Но традиции я свято чту. Все. Так родители приучили. Дома с папой и мамой мы отмечали и Пасху, и Масленницу и Курбан-байрам. И все были счастливы. Наш дом был полон счастья и любви.
– Роза, – дядя Аяз спускается ко мне, Фидан и Чилек остаются на крыльце и недовольно переглядываются, – девочка моя, что-то случилось?
– Да, дядя, – киваю я.
– Пойдём, поговорим, – он подходит ближе, берет меня под локоть и ведёт по цветущеми саду. Мы доходим до садовых качелей и садимся.
– Почему ты с чемоданами? – спрашивает дядя.
– Потому что я... ушла из дома.
– Это как? – напрягается дядя.
– Это так. Эмин... – я отворачиваюсь, смотрю на клумбу с красными розами и, едва сдерживая слезы, заканчиваю: – Мне изменяет.
– Ты уверена? – спрашивает дядя, я киваю. – Ты сама это видела?
– Я слышала, дядя. Стояла в нашей гардеробной, пока Эмин в нашей спальне... Выйти не решилась. Не смогла...
– Так может это был не Эмин?
– Что, я голос собственного мужа не узнаю? – опять всхлипываю. – Они же не молчали. Разговаривали после... Девушку Машей зовут. Она блондинка, я потом их в окно видела...
Дядя Аяз привычно трогает бороду на своём подбородке. На меня не смотрит, его взгляд устремлен в сторону Диляры и Илкера в коляске. И рядом с ними все ещё стоят мои чемоданы.
– Шайтан, – вдруг выдаёт дядя, – шайтан его попутал. Все потому что ваш брак был заключён неправильно, не в традициях...
– Ты всерьёз думаешь, что традиционный никях смог бы остановить Эмина от измены? – мой голос дрогает, я чуть его не повышаю. Но сдерживаюсь, чтобы дядя не сердился. В его доме не положено, чтобы женщины повышали голос. И если мне придётся остаться здесь, я должна соблюдать правила чужого дома. И в первую очередь из-за уважения к старшему мужчине в семье.
Дядя переводит на меня сердитый взгляд:
– Да, Гюльбахар, я в этом уверен.
Гюльбахар...
Так иногда называл меня папа. В переводе означает "весенняя роза". И так звали бабушку отца. Она, как и я, родилась весной. И это именно она воспитывала папу и дядю Аяза...
Но папа произносил это слово ласково и нежно. А дядя меня так называл, словно ругая. Точнее напоминая мне про мои корни.
– Эмин меня предал. Измена в любой стране, в любой религии, остаётся изменой, дядя, – произношу я с бог знает откуда взявшейся смелостью.
И снова взгляд дяди становится сердитым. И меня это сильно беспокоит.