Я не стану комментировать записи – лишь дуракам
позволительно вступать в диалог с самой историей – но в некоторых
местах буду вынужден внести свои редакторские пояснения.
Полагаю, предисловие можно считать оконченным. Я
сознательно не даю оценку личности автора, написавшего
нижеследующие строки. Во-первых, яполагаю, что у меня нет на это морального права.
Во-вторых, я считаю это неважным. Пусть высохшие чернильные строки
расскажут вам все сами. Позвольте им быть вашим Вергилием в мире,
который реален и нереален в равной степени – в мире таинственных и
могущественных кайзерских магильеров, призраков тревожной и
печальной поры германской истории, слуг безвозвратно ушедшей
эпохи.
2 ноября 1917 г.
Сапоги отыскал уже на месте, по прибытии. Потрепанные,
болтаются на ноге, однако, можно носить. Осенью хорошие сапоги –
спасение, солдаты ценят их выше, чем свои винтовки. Мне достались
английские, подбитые, весьма недурной товар. Я предлагал за них
сорок марок, но продавец, чернявый ефрейтор из пехоты, наотрез
отказывался брать деньги, которые называл «кайзеровской подтиркой».
Здесь, на фронте, чаще всего процветает натуральный обмен, а любая
бумажка, несущая на себе печати, штампы или подписи, выглядит
заранее подозрительно. Может, виной всему вездесущий имперский
орел, для которого едкий по своей природе солдатский ум уже
подобрал множество прозвищ – «стервятник», «курица в грязи»,
«фронтовой павлин» и так далее. Все, отмеченное этой птицей, как бы
несет отпечаток злого таинства, и солдаты относятся к нему с
естественной настороженностью. Удивительно, как изменились нравы за
последний год.
Как бы то ни было, сапоги мне были смертельно нужны.
Пришлось отдать за них портсигар. Он был дорог мне как память –
серебряный, с гербом люфтмейстеров на крышке, при мне служит с
пятнадцатого года. Но лучше лишиться портсигара, чем заработать
«траншейную стопу» или наступить на ржавый гвоздь – и то и другое
чревато здесь ампутацией. Тем более, что и на курево я в последнее
время не богат…
Перечитал написанное. И вновь, ведя уже новый дневник,
замечаю, до чего же все здесь тяготеет к вещам простым и
существенным, материальным. Новые сапоги. Курево. Носки. Мыло.
Прочее. Словно звон, царящий в воздухе больших городов, проникнутый
фанфарами, призывами крепить фронт, защищать Германию и держаться
ради ее детей, здесь рассеивается без следа. Остается лишь простое,
примитивное, биологическое. Сухое белье. Кофе. Бритва. Вещмешок.
Написал – и самому стало противно. Философ траншейный. Неужели
вновь рисуюсь? Перед кем? Гадость.