— Подожди, у меня есть лимон, — подскакиваю, но под тяжелым взглядом по стеночке стекаю обратно на стул. Паша умеет смотреть так, что кровь в жилах стынет. Наверное, издержки работы, но мне каждый раз жутко, потому что в подобные моменты Соколов злой и агрессивный.
— Мешаешь или чистой? — открывает бутылку и зачем-то нюхает, удивленно приподнимая брови. Неожиданно приятно или наоборот? Хотя что в водке приятного-то…
— Чистой.
Паша кивает. Не пытается меня переубедить — наливает полные и только потом садится через угол от меня.
Мы точно делаем что-то неправильное. Не должно так быть. Не Соколов должен меня утешать. Не мне напиваться с ним в хлам. У него ведь друзья есть. У меня Анжелика. Но сейчас мы как самые крайние и почти неосуществимые варианты плана боремся за право на существование. За право забыться и отключиться.
Соколов смотрит на меня, подняв рюмку. Тост ждет? Его не будет. Я сегодня хороню все хорошее, что у меня было. У меня траур. А у него? Молчу. Жду. Он инициатор нашего вечера, ему и выруливать из неловкого молчания.
— За любовь? — предлагает, ядовито усмехаясь.
— Не чокаясь!
За первой идет вторая, а затем и третья. Мы почти не разговариваем, обсуждаем какую-то чушь по работе, перебирая фамилии бесцельно. Заполняем тишину и пьем. Много пьем. Каждый запивает свои боли, и в какой-то момент они подбираются так близко, что я реву, уткнувшись Соколову в плечо, и ласковыми словами обзываю его друга. Пашка молчит. Не трогает меня и никак истерику не комментирует. Просто позволяет мне выплакаться и испортить красивый свитер.
— Выпей — полегчает ненадолго, — с видом знатока заявляет Соколов и подливает нам еще.
— Я не дойду до кровати тогда, — качаю головой.
— Я донесу, — взгляд его какой-то долгий неправильные реакции запускает. Мне становится жарко и душно. Хочется окно открыть, но я боюсь встать и тут же рухнуть. Поэтому дохну под пламенем, загорающимся в его глазах.
— Только со мной не спать, — угрожающе выставляю вперед палец.
— Пей давай. За любовь не чокаясь, — смеется надо мной Соколов.
— Не хочу за любовь. Давай за тебя, а? И за то, чтобы донес, — чушь какая-то, но я едва слова в предложения собираю. А вот Паше нравится. Он даже улыбается.
Опускаю стопку на стол и тянусь за лимоном, давя смех. Кислота перебивает жжение водки. Жмурюсь, жую мякоть и кладу на салфетку кожуру. Тело плывет, и я сползаю ниже на мягком стуле, чтобы уложить голову на спинку. На смену спонтанной радости снова приходит удушающая грусть, что разъедает внутренности едким раствором отчаяния и одиночества.