Он проходит мимо их, свернувшихся на циновках, спящих так сладко, что поневоле в душе появляется зависть. Появляется и уходит.
Верховный пьет воду.
Её всегда приносят в высоком кувшине, сдабривая льдом и листьями мяты, а порой еще самую малость – соком. Но он давно уже почти не ощущает вкуса. Да и вода дает лишь недолгое облегчение.
Ему надо наружу.
Наверх.
И Верховный касается стены. В его покоях много сокрытого. И этот путь – один из тех, что сам Верховный отыскал случайно. Давно уже. И пользовался он редко.
Разве что в последнее вот время.
Он взял с собой накидку, запоздало вспомнив, что предосенние ночи уже холодны.
Тайный ход вывел в коридор, пустой, как многие иные, ведь тело храма огромно, а вот жрецов в нем осталось немного. И в этом тоже есть его, Верховного, вина.
Мутило.
Слегка. И не ядом, скорее уж тяжестью вечерней трапезы, которую он заставил себя съесть. А теперь вот мучился.
Лестница.
И снова коридор. Запах пустоты и пыли.
Лестница, пусть и другая.
И воздух. Наконец-то воздух. Легкий. Пахнущий скорой осенью и дождем. Тот моросил, касаясь кожи, и каждое прикосновение обжигало. Но зато снова можно было дышать. И давящая боль в груди поутихла. Верховный стоял, в кои-то веки просто стоял, позволяя себе ни о чем не думать.
Ни об Императрице.
Ни о городе, что был там, под землей.
Ни о Мекатле с его тайнами… у всех есть тайны. И Верховный, кажется, слишком устал, чтобы желать новых.
Ни о золотом боге, куски тела которого заключили в мраморные…
Он не успел додумать. Он не собирался думать, ибо некоторые вещи и в мыслях не стоит произносить. Он просто дышал, когда небеса вдруг воссияли, и тьма отступила, позволив великому огню выплеснуться, пройти волной, затапливая звезды. И следом уже, заглушая все прочие звуки, оглушая, пробирая до самого до сердца, раздался звук.
Тонкий вой.
И плач.
Грохот, который не столько слышен был, сколько ощущался всем телом. И подкосились колени, а ничтожное слабое тело упало в грязь. Верховный и руки-то не выставил, не успел, но распластался на холодной земле, дрожа, как последний из ничтожных. И чувствовал животом ли, ребрами неровность земли, её липкость, холод и острые грани камней. Чувствовал её дрожь, отзывавшуюся в костях. И готовность вобрать в себя все, будь то вода или вот его, Верховного, человеческий страх.