— На
курсы? — удивился пристав. Он даже остановился. — А я-то думал, что
Нюшка купчихой станет. Подыщет себе какого-нибудь паренька, которым
вертеть станет, в мужья возьмет, да торговлей займется от его
имени.
Мне очень
понравилось — в мужья возьмет, но с Анкой именно так.
За
разговором и не заметили, как прошли три версты и вышли к Старой
пристани на Ягорбе. Раньше здесь причаливали суда, но потом, когда
пристани перенесли на Шексну, все захирело. И затон, куда
причаливали суда, превратился в затончик.
Женщина
лежала на песке, если не всматриваться, так и непонятно, что она
мертва. Разве что, неестественно бледный цвет лица, да взгляд,
устремленный куда-то вверх.
И черные
волосы, рассыпавшиеся по песку и камешкам…
Хотя… нет,
мертва. Уж слишком неестественная была поза.
Около тела
сидел старший городовой Федор Смирнов и двое мальчишек, лет
четырнадцати. И вся троица дружно покуривала. Я уже набрал в рот
воздуха, чтобы отругать Смирнова за то, что потакает дурным
привычкам (небось, он парней и папиросками угостил), а мальчишек за
курение — рано им еще здоровье гробить, но передумал. Самому бы
посидеть рядом с трупом, выловленным из воды, неизвестно, как бы
себя повел.
— Всем
здравствовать, — поздоровался я с компанией, а когда все трое
вскочили и принялись выплевывать папироски, приказал: — Бычки на
месте преступления не оставляйте. Куда-нибудь подальше закиньте,
чтобы они мне картинку не портили.
— Бычки? —
не понял Смирнов, да и мальчишки с изумлением вытаращились. Что,
снова анахронизм?
— У нас
бычками окурки называют, — усмехнулся я, не уточняя — где это у
нас? Пусть сами додумывают — в Москве или
Санкт-Петербурге.Посмотрев на старшего городового, спросил: —
Покойную, часом, не опознали?
— Пока
нет, — покачал головой Смирнов. — Я ее не знаю, парни тоже не
видели. Может, не наша?
Если наша,
то наверняка кто-нибудь из полицейских да знает, не велик у нас
город. А не наша, не череповецкая, тогда плохо.
К тому
времени, пока мы подошли к телу, подъехала и полицейская коляска, в
которой сидел Федышинский. Долго же господин доктор собирался. Вон,
то ли дело мы с приставом. Ножками, а притопали вровень.
Отставной
статский советник с нарочитым кряхтением слез с коляски,
разогнулся, ухватил свой неизменный саквояж и пробурчал:
— Если
пожаловал господин Чернавский, определенно, это не самоубийство, а
убийство.