Брестский вокзал в Москве отличался
от тех, что я видел в других местах. Был он, конечно, давно не
ремонтирован, с выбитыми стеклами и стенами, побитыми пулями, но
здесь было чисто, торгашей не наблюдалось, а на перроне стояли
путейцы в форме. Из дверей вышел отец, и, забыв про меланхолию, я,
выпрыгнул на перрон, и быстрым шагом направился к нему, оглядываясь
в поисках носильщика.
Внешний вид отца поразил меня:
кожаная тужурка, туго перетянутая портупеей, кожаная фуражка с
красной звездой, офицерские галифе со споротыми лампасами. Пока я
удивленно смотрел на него, он обнял меня и крепко прижал к себе,
затем отступил на шаг, и весело рассмеялся. Пожав плечами, я хотел
поинтересоваться, что его так развеселило, но тут, в поле моего
зрения, наконец, появился человек с форменной бляхой на груди.
– Голубчик, – обратился я к нему, –
возьмите мой багаж.
– Я тебе не голубчик! Буржуйская
морда! – сразу определив во мне соотечественника, огрызнулся тот, –
Я, товарищ носильщик, – он подозрительно прищурился, но, так и не
сумев определить мой статус, всё-таки поставил чемодан на
тележку.
Отец, продолжая посмеиваться,
наслаждался беседой, а потом подытожил:
– Настоящий барчук.
Я, было, обиделся, но он похлопал
меня по плечу и сказал:
– Машина ждёт, – и добавил, обращаясь
к носильщику, – товарищ, идёмте с нами.
Тот раздулся от гордости, и,
презрительно поглядывая на меня, двинулся вслед за красным
командиром…
…Москва изменилась очень сильно. Если
говорить о ней, как о человеке – посерела и осунулась, словно во
время тяжёлой болезни: фасады не красились и не белились, в
мостовых зияли ямы, часть деревьев спилили, но настроение людей
показывало, что недуг подходит к концу и новая действительность
начинает прорастать на руинах старого мира. Путь наш был недолог,
быстро проскочив по Тверской-Ямской и не задерживаясь на Манежной,
мы очутились на Красной площади, и въехали в Кремль через Спасские
ворота.
– Даже так, – не удержался я от
сарказма и тут же получил подзатыльник.
Жил отец в первом кавалерском
корпусе, я поморщился, эти здания плохо приспособлены для обитания,
этакие гостиницы с условными удобствами.
– Заходи, сынок, – радушно предложил
отец, открывая дверь, – раздевайся, сейчас будем ужинать.
Ужин оказался прост: варёная
картошка, селёдка, чёрный хлеб с луком и графинчик разведённого
спирта.