Рана зажила, но до сих пор давала о себе знать. Да и шрам
остался уродливый. Целитель сказал, что с отметиной от когтя
октопулоса, ничего нельзя поделать — ни одна мазь не поможет. Прямо
под ключицей виднелась круглый рубец, величиной с донышко кружки, а
от нее вниз по руке, по груди тянулись толстые струпья.
Перевивались, похожие на узловатые корни. Отвратительное зрелище!
Наверное, другая бы заплакала, в первый раз увидев это уродство, но
на тот момент у меня появились более существенные поводы для
слез…
Я крепко-накрепко перемотала полосками ткани ноющее плечо — до
вечера доживу. Целитель уверял, что однажды боль пройдет, а пока
надо стараться не нагружать правую руку. Ага, так я и объясню
эфору! Мол, нельзя поднимать ничего тяжелее карандаша. То-то он
посмеется.
Форма села идеально. Снова магия. Магия, магия, магия — словно
сам воздух в академии пропитан ею.
У меня оставалось минут пять. Я присела на полку, потом легла,
вытянулась, разогнула уставшие ноги, закрыла глаза. Папа научил
меня восстанавливать силы за короткое время. Нужно расслабиться,
дышать глубоко и медленно. Я тысячу раз проделывала подобный трюк и
никогда раньше не засыпала.
Однако сегодня явно был не мой день.
— Алейдис! — раздался голос отца, на плечо легла тяжелая
рука. — Проснись, Алейдис!
Он редко звал меня полным именем, поэтому я сразу распахнула
глаза и села в кровати. Темнота хоть глаз выколи, лишь на
сторожевой башне мерцал огонь.
— Что случилось?
— Тебе нужно уезжать. Немедленно. Я оседлал
Уголька.
— Папа, что происходит?
— Прорыв.
В дверь барабанили. Явь и сон сплелись таким причудливым
образом, что я не сразу вспомнила, где нахожусь, а когда вспомнила,
слетела с койки и рванула открывать. На пороге обнаружился
взбешенный эфор Эйсхард с занесенной для следующего удара
рукой.
— Десять штрафных очков, кадет Дейрон.
Наша группа полукругом расположилась у стены Памяти, где на
камнях были выбиты имена. Некоторые надписи были старыми,
полустертыми, так что буквы стало невозможно разобрать, другие,
увы, новыми.
«Линелия Амси» — гласила свежая надпись. И чуть ниже: «Энтон
Рубис». Еще один новобранец, не прошедший лабиринт.
Мы, выжившие, в полном молчании и ужасе разглядывали сотни имен.
Невозможно поверить, что всё это реальные люди, которые жили,
любили, надеялись, но однажды погибли в стенах Академии. Такие же
кадеты, как мы! И нас могла ожидать та же участь, если мы не станем
достаточно стараться или просто окажемся невезучими, как несчастная
Линелия.