. В 1942 году занимал пост министра иностранных дел
Италии.
[2]Эрза́ц,
или суррога́т — неполноценный заменитель чего-либо. Понятие «эрзац»
стало широко применяться во время Первой мировой войны, когда в
Германии из-за огромного недостатка стратегических продуктов
сливочное масло стали заменять маргарином, сахар — сахарином, a
кофе — цикорием.
Первое, что я почувствовал, когда
пришёл в себя, это то, как у меня горят щёки. Они просто полыхают
пожаром, потому что кто-то весьма интенсивно хлещет меня крепкими,
сухими, но донельзя холодными ладонями по лицу. Прямо наотмашь, да
так сильно, моя голова судорожно дергалась от каждого
удара.
Поначалу я неимоверно обрадовался, что
чувства вернулись. И не только тактильные – я прекрасно слышал
хлесткие шлепки по щекам, от которых они горели всё сильнее и
сильнее. Было больно, даже очень. Так что моя радость вскоре
прошла, оставив лишь приятное послевкусие.
А вот с побоями нужно было срочно
что-то делать, пока кожа на лице не треснула. Лечи её
потом…
- Ну, хватит уже! – заорал я, закрывая
лицо руками. – Хватит! Больно!
- Фух! Очнулся, кажись, ирод! –
услышал я облегченный возглас, пока пытался продрать глаза. –
Больно ему, видите ли? – недовольно проворчал неведомый незнакомец,
хотя его голос показался мне смутно знакомым.
Я отчего-то никак не мог сообразить
кто я, и где сейчас нахожусь. Память словно отшибло, и она никак не
хотела возвращаться. Голова трещала и разваливалась на куски, как с
жесточайшего бодуна, которым заканчивалась недельная попойка.
Запойным я никогда не был, но пару раз попадал на весьма
затянувшиеся праздники… Вот и всё, что сумела выдать мне
память.
Веки отчего-то казались неподъёмными,
словно залитыми свинцом, и никак не хотели подниматься. Впору
кричать, как тому пресловутому Вию, чтобы мне их кто-нибудь поднял,
а то я сам чего-то не в состоянии. Да и общее состояние было хуже
некуда, как будто меня пропустили сквозь гигантскую мясорубку, а
затем еще и запекали в духовке до хрустящей корочки.
- Пить… - просипел я пересохшим
горлом, едва шевеля языком, покрывшимся, казалось, какой-то
шершавой коркой.
- Я тебе сейчас дам пить, засранец ты
этакий! - Я почувствовал, как какая-то неумолимая сила вздернула
меня за шкирку на подкашивающие ноги, а потом так встряхнула, что у
меня едва башка не оторвалась. А она и без того просто
разламывалась от боли. – И как только удумал-то такое
непотребство?! Уму непостижимо! И ведь дурнем юродивым на первый
взгляд не казался…