– Короче, да Иванов – пруд пруди. А Петровичей заметно меньше.
– Тут я с вами согласна. Хотя Иван мне нравится больше. Гора-а-аздо больше… Можно я буду называть вас Иваном? Тем более, что это ваше имя.
Между тем они снова куда-то шли. По изменившемуся звуку шагов – они стали гулкими и громкими – Петрович понял, что они вошли в новое помещение. В центре его (стен по-прежнему видно не было, но Петровичу показалось, что именно так – в центре) стоял стол: огромный, персон, быть может, на пятьдесят, за которым по одну из сторон в молчании сидели три женщины или девушки – понять не представлялось возможным, поскольку, опять-таки, освещение в зале было камерным: несколько канделябров на столе, на обитаемом, так сказать, его участке – остальная часть не накрытой столешницы скрывалась в темноте, давая возможность воображению судить об истинных ее размерах.
– Мои дочери, – объявила Ана. Они остановились по другую сторону стола, напротив девушек (никогда не имевший детей Петрович решил отчего-то, что дочерям больше подходит именно такой статус).
– Кло, – Ана указала рукой на девушку, поднявшуюся и сделавшую нечто вроде реверанса в знак приветствия. В руках у нее безостановочно метался клубок ниток, который она теребила привычным движением, что заметно диссонировало с ощущением мертвенного покоя, царящего в зале. – Ты можешь, хоть не надолго, отложить пряжу?
– Хорошо, мама, – снова чуть присела девушка. Она была не так уж и молода, но все еще хороша собой той особой красотой, которую придает лишь молодость, – тем больнее, когда с наступлением зрелости красота начинает увядать. И эта боль – то ли во взгляде ее, то ли в поведении (в готовности принять будущее, что бы оно не принесло с собой) – уже ощущалась. И в этом тоже была своя прелесть.
– Лахе. – С тем же заученным приветствием поднялась другая. Она, как показалось Петровичу, держала что-то вроде аптекарских весов, которые поспешно переправила под стол. – Ну совсем как дети! – беззлобно пожурила мать.
– Извини, мама, – я немного не успеваю… – Красота Лахе, безусловно, не была исключительно даром молодости: прежде всего она была похожа на мать – в ней чувствовалась порода и осознание этого факта, а также способность действовать в соответствии с ним, а значит, добиваться своего.