— Джон, всему своё время. Это вообще чудо, что мы её вытащили с того света.
— Она кажется бледной.
— Разумеется. Она потеряла много крови.
Из-за их голосов гул в моей голове нарастает, принося боль. Я хочу повернуться и накрыться подушкой, чтобы не слышать их, но моё тело окоченело и не слушается меня.
— А может…
— Помолчи, Джон.
Я слышу шорох и пытаюсь разлепить глаза. Это оказывается не так-то просто.
Они слезятся, в горле першит, и из моего горла вырывается сдавленный хрип.
— Киран! — слышится возглас Джона, и я оказываюсь во власти запаха хвои, грозы и моря, который обволакивает меня мягким покрывалом.
Мне удаётся раскрыть глаза и мутным взором зацепиться за лицо Кирана, который склонился надо мной. Он меняет тряпку на моём лбу на мокрую, пока я пытаюсь прохрипеть:
— Воды…
Стакан, до краёв наполненный живительной влагой, тут же появляется возле моих губ. Рука мужчины приподнимает мою голову, и я жадно глотаю воду. Пью и пью, пока сосуд не пустеет, а после в меня вновь не вливают ещё одну настойку, от которой во рту разливается неприятная горечь.
Я закрываю глаза, откидываясь на подушки, заботливо подоткнутые под мою голову. Даже не пытаюсь разобрать перешёптывания Кирана и Джона, потому что моё тело вновь охватывает жар.
Настойка поднимает его волну настолько быстро, что я не успеваю подготовиться, и просто дышу через рот, как выброшенная на берег рыба. Кровь и огонь смешиваются, мои органы медленно закипают, и...
После этой пытки всё вдруг отступает, будто ничего и не было.
Минуту я просто лежу, а потом раскрываю глаза и удивлённо осматриваю своё тело, не замечая и следа раны на боку. На меня накатывает лавина воспоминаний, которая окончательно меня дезориентирует.
Что за тёмную магию они применили, чтобы так быстро меня излечить, и почему вообще вылечили?
Я вскидываю голову на герцога, что стоит возле письменного стола, в то время как Джон напряжённо сидит в кресле и наблюдает за моей реакцией. Точнее за тем, что я уже ничего не понимаю и, видимо, никогда уже не пойму.
Мужчины молчат. Как и я.
Пока тишина нарастает, повисая между нами тягучим киселём, я отмечаю, что меня, рязную от крови и с задранной рубашкой на месте, где была рана, ринесли в спальню герцога и уложили на его кровать.
На красивом лице герцога не отражается ничего, что могло бы подсказать мне, о чём он думает и какое решение принимает. Ещё минуту мы молчим, а после он отдаёт приказ: