Воспоминания о приёмной семье отвлекают меня встающими перед глазами образами родителей. И Алексы, место которой я заняла.
За эти годы вина за совершенный поступок хоть и притупилась, но каждый раз возвращается с удвоенной силой.
Эрнест и Мелисса растили чужого ребёнка. Любили, кормили, лелеяли... и за это расплатились жизнями.
Но иначе я не могла поступить! Тогда я бездумно сделала всё это ради одного: своей безопасности.
И теперь на моей душе гадко.
Я почти бездумно вхожу в ворота города, ничуть не смущаясь того, что не видно миротворцев. Впрочем, улицы также пусты, а на зданиях реют одинокие серые флаги Империи с изображением медведя — символа правящего дома Раквар. Мои шаги эхом отдаются от каменных стен, не заглушаемые гамом города.
И когда я понимаю, что что-то не так, становится слишком поздно.
Я не останавливаюсь, но краем глаза вижу движение. Чувствую, как меня начинают окружать, отрезая возможность побега.
Какая же я дура! Вот теперь в уголках глаз появляются предательские слёзы.
Как же вовремя!
Не успев даже пикнуть, я оказываюсь схвачена чьими-то сильными руками. Этих людей точно двое, но даже один держит так, будто это не человек вовсе.
Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно — меня волокут к повозке с железной клеткой. С неё сдергивают огромный кусок брезента и, к своему ужасу, я вижу в клетке людей в кандалах и с кляпами во ртах. Работорговцы!
Я вспоминаю, что мне пока не заткнули рот и пытаюсь закричать: «Кто-нибудь, помогите!». Но мой крик пресекается ещё на моменте раскрытия рта — меня бьют в живот и из горла вырывается лишь стон. После мне засовывают в рот кляп, фиксируют на затылке железной застёжкой, а на руки вешают кандалы. Ззатем раскрывают дверцу клетки и швыряют внутрь как мешок с зерном.
Я падаю на пол клетки и больно ударяюсь боком. Тем временем дверца захлопывается на ключ и наступает темнота — брезент возвращается на своё место. А на меня устремляются несколько пар сочувствующих глаз.
Кто-то помогает мне сесть, хотя со скованными руками это затруднительно. Слёзы текут по щекам, кляп вызывает тошноту.
Наверное, я захожусь беззвучным плачем, потому что неожиданно ощущаю, как меня ласково гладят по спине. Я оборачиваюсь, но разглядеть что-либо трудно, однако мне все же удается рассмотреть черты уже немолодой женщины, чьё лицо испещено морщинами. От этого жеста, полного жалости и сострадания, мне становится ещё хуже, и слёзы начинают литься сильнее. Надо же было так попасть!