— Не вздумай, — не знаю как, но он считывает мой порыв. Резкие черты его лица на миг смягчает лёгкая улыбка. Такая, что у меня пересыхает в горле и кровь в жилах стынет.
Только сейчас замечаю у него верёвку, которую он медленно сматывает вокруг левой ладони.
Весь мой небогатый опыт общения с противоположным полом можно уложить в одну неделю, но я в любой момент могла уйти. Никто меня насильно не держал, не принуждал и, тем более, не связывал. К тому же я знала, что всегда могу рассчитывать на защиту отца.
Теперь же надеяться не на что.
Мы одни посреди пустыря, устеленного туманом и цветущим клевером. Мысль, что этот дикарь чувствует полную безнаказанность, что мы сейчас на его территории, сковывает движения и кусает мурашками кожу.
— Вытяни руки, — командует он, приблизившись опасно близко.
Я успеваю отскочить, но цепляю бедром ветку шиповника. Это больно до искр из глаз! И настолько обидно, что огрызаюсь помимо моей воли:
— Я тебе не ваши чушки!
Его жуткая улыбка становится ещё шире. Ещё один плавный шаг сокращает между нами расстояние вдвое, заставляя меня нервно отступить.
И ещё шаг...
Молниеносное движение руки приковывает меня к месту, стискивая локоть стальной хваткой. Вздрагивая, дёргаюсь назад в попытке вырваться. Не пускает.
Сопротивляться нет смысла. Я слабее. И пресмыкаться тоже. Его это не остановит.
— Давай-ка, начинай следить за языком, — голос цыгана вибрирует рычащими нотками. — Я не твоя прислуга и даже не твои друзья мажоры. Я тебя возьму. Либо по-хорошему. Либо по-плохому. Здесь. Сейчас. Но ты можешь выбрать, как это произойдёт.
— Я выбираю... Никак!
Я сама не успеваю толком осознать, что собираюсь сделать. Просто полосую его щёку ногтями свободной руки. А уже потом с испугом смотрю в его затянутые кромешным мраком глаза. На его рот, с каплей крови над верхней губой. Будто парализованная наблюдаю за тем, как на каменном лице появляется жуткий оскал.
Лачо очень медленно склоняется ко мне. И кажется, будто вдавливает мне голову в плечи с высоты своего немалого роста.
— Это не твой выбор, женщина. В тебе говорит гордыня. Дочь самого Казанцева не может хотеть плебея вроде меня. Она слишком хороша для потомка конокрадов. Ей положено сопротивляться до последнего... — Секундная пауза, и его тёплый выдох лижет мои губы: — Я буду милосердным, выберу сам.