Дети кукурузы и пшеницы, посвящаю свою плоть вашим маленьким ступням, свои светлые косы — вашим тоненьким ручкам, не находящим себе места. Только услышьте меня… Послушайте мою колыбельную. Прислушайтесь к моему шепоту, и я восстану, стану вашим другом. Лучшим, если не единственным.
Я любил наблюдать за маленькими ребятишками в пшенично-кукурузном поле. Конечно, я многого не замечал, но главное всегда было во мне.
Стоило только захотеть, и я нутром чувствовал этот альтернативный мирок, где за огромным полем стояли дома. Разнообразные: одноэтажные, двухэтажные, трех… с сараями, гаражами, перекошенным забором или отполированным бассейном, с крикливой хозяйкой или дымящим самокрутки хозяином.
Аккуратно выложенная веранда и милый ухоженный сад, ценою солнечного удара и боли в пояснице бабули Зои, или кое-как вымученный огород деда Лени — тот, с ужасающим чучелом, похожим на двоюродного дядюшку Геральда, чье пьяное тело комбайн перемолол, собирая пшеницу мою. Дядя остался жив, но тюрю с водкой больше никогда не ел.
Еще я помнил, почему это случилось: детишки заскучали, и я предложил им сыграть.
Помню, как дети играли в «глаз себе выколи». В тот вечер вон тот дом с выцветшей панельной беседкой, во дворе которого стоит заржавевший бидон с надписью «олоко», сильно пострадал. Точнее быть, его хозяйка — сварливая, как рой диких ос, тетка Роза Аглямовна. Она случайным образом лишилась обоих глаз, как следствие – скосила двух своих котов. Серого — по глупости насмерть защемила дубовой дверью, черно-белого — тетка Роза по нелепости скинула с подоконника, закрыв окно от сквозняка.
Старая дура, потеряв оба глаза и двух котов, так и не поняла, почему нельзя смотреть на поля по ночам, когда детские крики разносит ветер и шепчут колосья – кончики моих волос.
Эти дети, играющие в кукурузно-пшеничном поле…
Ассоциация не дает мне покоя, когда я вижу их там, чувствую их ступни на себе, слышу их радостные крики…