И, умиротворенный, он вновь прилег на диван, накрывшись одеялом.
Ночные сумерки окутали комнату. Что ему снилось ночью, неизвестно. Может быть, он ловил преступника, убегавшего через забор от ментов, может, ловко жонглировал двухпудовой гирей и от того чрезмерно утомился, только слышно было, как он часто стонал во сне. Видимо, и там ему было нелегко стать спортсменом и настоящим, уверенным в себе, самостоятельным человеком, которого все уважают.
…………………………….
Москва, 2012 г.
Она старалась успокоиться и никак не могла, слезы как волны наплывали и наплывали откуда-то из самых сокровенных глубин ее взбудораженной и потрясенной души. Они заливали ее красивое юное лицо, застилали взор широко распахнутых страдающих глаз.
Слезы мешали ей, и она смахивала их с лица вместе с непослушными завитками волос, сосредоточенно вглядываясь сквозь оконное стекло на улицу, на тускло мерцающий у дороги фонарь, на летящий из черноты ночного неба первый снег, и плакала.
На плите закипал чайник, но она не видела этого.
Она плакала теми бесконечными, очищающими душу слезами, за которыми следовало ясное осознание того, что завтра и послезавтра, и вообще дальше она уже никогда не сможет жить так, как жила до этого.
– Люська, ты давай кончай выпендриваться. Я уже три раза кричу тебе в магазин сбегать, а ей хоть бы хны, – молодящаяся, еще довольно красивая женщина средних лет возмущенно глянула на старушку, сидящую на диване. Рядом с ней демонстративно независимо расселась Люська, с нарочитым вниманием вглядываясь в раскрытый альбом, который бережно держала в руках старушка, опасливо поглядывая на рассерженную женщину.
– Бабаня, а это кто? – ткнула она пальцем в фотографию, игнорируя фурию.
– Я кому говорю, стенке? – возвысила голос женщина, угрожающе подступая к дивану.
– Сходи внученька, не упрямься, послушайся маму.
– Тоже мне мать нашлась, – фыркнула Люська, напряженно замирая и не поднимая глаз от альбома.
– Все нервы мне эта сволочная девчонка повыматывала, – замахнулась было на Люську женщина, но та вдруг как сорвавшаяся с места пружина взвилась с дивана и затрепетала вся перед женщиной, сверля ее ненавидящими глазами: – Только попробуй, ударь, – прерывающимся от волнения голосом ответила она женщине, и та не выдержала, обмякла.
– Ну и черт с тобой, пусть отец твой за хлебом бежит, – резко повернувшись, женщина устремилась из комнаты: – Федор, я больше не могу так жить. Приструни свою девчонку, или я не знаю, что сделаю с ней!