На нее смотришь и мудаком себя чувствуешь только потому, что думаешь, в какой позе ее трахнуть. Она будто выше этого, что ли…
— А если понимаю?
— Не думаю, — выдаю сквозь зубы. Она уже подо мной, вжата в долбаный диван. Не шевелится. Подчиняется. Смотрит прямо в глаза, и я вижу свое отражение в ее зрачках.
— Мне было страшно. До сих пор кажется, что он меня трогает и причиняет боль, Матвей.
Хватаю ртом воздух. Бомбит дико.
Мозг противится этой информации, я злюсь. Он причинил ей боль.
Ей!
— Спасибо, что зашел, — Алёна продолжает так же тихо, а потом касается пальцами моей щеки. Самыми кончиками пальцев.
Вздрагиваю. Не от неожиданности, а от собственной реакции. В голове разрывается снаряд, содержащий в себе не просто желание сделать эту девочку своей физически, он мозги выкручивает какой-то навязчивой мыслью о том, что мне будет мало просто ее трахнуть. Чертовски мало.
Я хочу ее видеть. Сегодня. Завтра. Всегда.
Зачем мне это, не знаю. Ответа пока нет.
— Ты такая смелая.
Отстраняюсь от нее, но только для того, чтобы мы могли соскользнуть со спинки дивана на сидушку.
Теперь конкретно так на нее наваливаюсь, полностью в горизонтальной плоскости. Переношу вес на руку, которой упираюсь в диван над Алёнкиной головой. Тяну воздух через нос и заваливаюсь рядом с ней на бок. Прижимаю ее к себе.
Сейчас обнимаю без подтекста. Просто потому, что хочу.
Я хочу, чтобы она чувствовала себя защищенной. Это, блядь, дикость какая-то. Не я это.
Все это не я. Несвойственно. Инородно. Непригодно для моей жизни.
И все же я ее обнимаю.
Алёна перекатывается на бок. Лежим лицом к лицу. Рассматриваем друг друга.
Моя ладонь лежит у нее на талии, а ее касается моей щеки. Вижу, как блестят голубые, словно ясное небо, глаза.
— Ты же не плачешь? — придвигаюсь плотней.
— Нет, — она облизывает губы, крутит головой и упирается лбом мне в грудь.
Глажу Алёнку по спине, вдыхая запах кудрявых светлых волос.
Мы лежим так минут десять. В полной тишине. Свет приглушен, за окном салюты бьют. От каждого хлопка Алёнка вздрагивает.
Когда снова на меня смотрит, едва сдерживает слезы. Губы дрожат.
— Прости, — бормочет. — Я, мне… Лучше одной побыть. Успокоиться.
Она права. И я соглашаюсь. Киваю как болванчик, но не отстраняюсь. Кажется, только крепче в нее вцепляюсь, а потом целую.
Понимаю, что никогда этого больше не случится, не повторится. Убеждаю себя в этом и продолжаю проталкивать свой язык ей в рот.