Я обратился к Лаврову и другим министрам.
- Всё, что мы построили, может рухнуть, если мы не решим этот
кризис. Эти беспорядки — следствие того, что мы не справились с
внутренними проблемами вовремя. Сейчас каждый час на счету.
- Ваше Величество, не стоит торопиться, — сказал Лавров, как бы
пытаясь остановить меня. — Мы можем решить это без крови, если
поступим сдержанно.
Но я не мог позволить себе сдержанность. Я знал, что если
ситуация выйдет из-под контроля, то последствия будут
катастрофическими. И если мы сейчас не отреагируем решительно, то в
будущем Россия может стать лёгкой мишенью для её врагов, как извне,
так и внутри.
- Лавров, мы не можем позволить себе сдержанность, — сказал я,
чувствуя, как напряжение в теле возрастает. — Эти люди не просто
требуют перемен — они хотят разрушить страну. И если мы не покажем
свою силу сейчас, завтра они будут стоять у наших дверей.
Решение было принято. Я направил своих помощников на переговоры
с армией и лидерами общественного мнения. Теперь всё зависело от
того, сможем ли мы выстроить защиту не только военную, но и
политическую. Реформы, которые я начинал, не могли быть отложены,
но в тот момент мне было ясно: чтобы победить, нужно не просто
реформировать Россию, но и держать её стабильной.
—
В следующие дни мне пришлось принимать жёсткие меры, чтобы
усмирить волнения. Заговорщики, которые до этого скрывались в тени,
начали действовать более открыто. Но несмотря на это, внутренний
конфликт не мог быть решён простым подавлением восстаний. Люди,
которые вышли на улицы, были не просто противниками моей власти,
они были частью системы, которая была неправильно построена, и они
требовали изменений. Мой курс реформ, которым я был полон, оказался
не таким уж простым. Каждый шаг вперед оказывался испытанием,
которое проверяло меня и мою империю на прочность. Но я знал одно:
если я сдамся, если я откажусь от борьбы, то страна, за которую я
брался, не переживёт этого.
Ветер, пронизывающий ночные улицы Санкт-Петербурга, словно носил
в себе зловещие предвестия. Я стоял у окна своего кабинета, глядя
на темнеющий город. Мои мысли были замкнуты в одном: до какой
степени мы можем довести этот кризис, прежде чем он вырвется из-под
контроля? Заговорщики продолжали свои подрывные действия, и хотя
армия уже действовала решительно, в Петербурге всё больше
разгоралось недовольство. Люди на улицах не просто кричали о нуждах
— они поднимали голос против самой власти, требуя не только
перемен, но и нового порядка. И среди всего этого неистовства я не
мог отделаться от мысли о фигуре, которую мне до сих пор не удалось
изгнать из своей жизни. Призрак Распутина. Он оставался скрытым, но
ощутимым в коридорах власти, как смертоносный вирус, распространяя
своё влияние и даже в тени продолжая свою игру. То, что когда-то
казалось незначительным, теперь выглядело как нечто гораздо более
сложное и опасное. Призраки прошлого — это те, кто оставил свой
след, но так и не был изгнан. Распутин был одним из тех, кто сильно
повлиял на русский двор, но не оставил своей подписи в истории,
чтобы быть понятым или правильно оценённым. Даже сейчас, когда его
физическое присутствие было устранено, его влияние оставалось, как
невидимая сеть, сплетающая между собой политические силы и
обвивающая царскую власть. В этот момент дверь кабинета открылась,
и вошел Лавров, министр иностранных дел, с видом, который я мог бы
описать только как беспокойный. Он был один, что также
настораживало. На его лице не было следов того привычного
спокойствия, которое я привык видеть в нём. Он подошел ко мне, не
говоря ни слова, и тихо положил на стол папку с документами.