Только сейчас стало ясно видно, насколько эта часть тела
крошечной ублюдской твари могла становиться огромной, в разложенном
состоянии достигая в длину как минимум десятка метров. И всю её
покрывала россыпь из сотен едва видимых точек, способных исторгать
кислоту не хуже серпа-наконечника, не выдержавшего последней
встречи с когтями настоящего хищника…
… хищника, который баюкал раненую руку, глядя на то, как
казавшаяся невероятно прочной кожа шипит и пузырится, сойдясь в
противостоянии с кислотной кровью уникального ноктюрна. Почему
уникального?
Потому что Торн о таких тоже не слышал.
Как и о многом другом, впрочем…
– С-сука! Какая же ты безобразная скотина!.. – В гневе Торн пнул
трупик уже переставшего дышать мутанта, впечатав тот в стену. От
удара во все стороны брызнула кислота, и всё вокруг снова зашипело.
– Сильный, быстрый… и тупой! Ну чего мне стоило отступить назад?!
Не-ет, мы же самые, вашу ж бабушку, крутые! Собачек, м-мать,
разогнал!..
Бормоча себе под нос ругательства пополам с обвинениями себя же
во всех смертных грехах, Торн, тем не менее, не переставал
отслеживать окружающую обстановку, опасаясь появления ещё одной
такой кракозябры. Потому что с виду она выросла из какой-то крысы
или чего-то подобного, а всякой дряни в метро наверняка водилось
порядком.
Десяток таких ублюдышей… Торна пугала даже мысль об этом, ведь
он едва совладал с одним кислотным грызуном.
Но время шло, а характерный запах слабел: явный признак того,
что поблизости живых ноктюрнов не осталось. Осознав это, Торн,
наконец, позволил себе расслабиться, и прямо так стёк по стеночке
на пол. Ему нужна была хотя бы пара минут для того, чтобы прийти в
себя и, судя по всему, продолжить идти дальше.
Ведь остановиться сейчас – значило принять поражение, а
проигрывать во второй раз Торн не желал. Ни Человек, ни уж тем
более Зверь, как-то уживающиеся в одной-единственной голове…
Ведь остановиться сейчас – значило принять поражение, а
проигрывать во второй раз Торн не желал. Ни Человек, ни уж тем
более Зверь, как-то уживающиеся в одной-единственной голове.
Ноктюрн лежал без движения, и по мере того, как бурляще-кипящая
кровь вытекала вовне, углубляя солидную такую дыру в бетоне, его
тушка меняла свой окрас с чёрно-алого на серый, белый и даже
полупрозрачный. При этом со стороны метаморфозы выглядели так,
словно тварюшку поразила неведомая болезнь, оседающая на шкуре
уродливыми, тянущими свои отростки всё глубже и глубже язвами.