Народ в зале загудел. Многие вскочили с мест. Охрана у портрета
подобралась, ожидая неприятностей со стороны публики, но ничего
экстраординарного не произошло. Тележку поставили не напротив
судейского стола, как до этого стояли свидетели, а немного боком к
столу и у дальнего его конца. Фактически Орлов сидел лицом ко мне,
а не к судьям.
Начиналось самое непредсказуемое в нынешнем мероприятии. То, что
скажет на суде фаворит Екатерины, имело большое значение для моей
легенды. Он мог, наплевав на жизнь брата, наговорить много такого,
что серьезно усложнит мое правление. И наоборот, если скажет то что
надо, моя легитимность значительно укрепится. И чтобы не дать ему
забыть о договоре, мои тайники предприняли свои меры.
Между расшитым золотом парчовым задником, украшающим помост
моего тронного места, и стеной палаты было пространство,
достаточное, чтобы поместить туда одного привязанного к стулу
человека с кляпом во рту и второго – с ножом в руке. Сидели они в
глубине получившегося тайника, скрытые до времени занавесью. Мы
тщательно проверили накануне и толпу зрителей расположили именно с
таким расчетом, чтобы заложника видеть мог только Григорий Орлов и
никто более. Ну разве что кто-то из судей мог повернуть голову в
мою сторону и увидеть творящееся за кулисой.
Сейчас эта завеса должна была быть отодвинута, а свет лампы
осветить лицо Ивана Григорьевича Орлова и стоящего за его спиной
Василия Пестрово. Так и произошло. Это я понял по замершему взгляду
Григория, направленному мне за спину.
Радищев тем временем, выждав, когда шум в зале стихнет,
начал:
— Веления Промысла неисповедимы и Им нам ниспослана возможность
представить суду самого главного свидетеля неслыханных злодеяний
злочинной супруги нашего великого царя-освободителя.
Радищев разливался соловьем о том, как Орлов не только наставлял
«мне» рога, но и организовал дворцовый переворот. А после исполнил
волю Екатерины, попытавшись меня убить. Сам Григорий зыркал то на
меня, то мне за спину, мучительно решая, как ему быть дальше.
Наконец, когда напыщенная и преисполненная эпитетов речь Радищева
подошла к концу, его голова поникла и стало ясно, что решение он
принял в пользу родной крови. Это подтвердилось, когда
судьи-епископы, после присяги свидетеля на Библии, начали его
опрашивать.