Отца явно начинала раздражать нерешительность мальчика. Он
смотрел на сына, и в его глазах начинает блестеть что-то
незнакомое. Страшное.
Угроза.
«Ты правда ее убьешь? Ты говорил нельзя делать никому
больно».
«Иногда мы попадаем в безвыходные ситуации. Отвернись».
Оказавшись в своей белоснежной комнате, Вик отошел от окна,
зажмурился и закрыл ладонями уши.
Может, это было неправильно. Может, это было подло. И надо было
смотреть вместе с Мартином, а не позволять ему приносить жертвы в
одиночестве – или это значило бы сделать жертвы бессмысленными?
Мартин в это время сжимал рукоять ножа и до крови закусил
губу.
Он не хотел этого делать. Ему была отвратительна мысль об
убийстве. Даже свиньи. Даже обреченной свиньи.
Он даже рыбу потрошить не хотел, но тогда это было
необходимостью, а не чужой прихотью, не демонстрацией власти.
Но он не успел сбежать, и стоит здесь с этим ножом. И если он
даст сейчас волю своему протесту – не только подведет Вика, но и
заставит мучиться животное.
Когда отец подошел к нему и взял за руку, помогая совершить
непосильное для ребенка движение, Мартин почувствовал, как
отвращение и ненависть, всколыхнувшиеся от прикосновения в душе
вытесняют остальные чувства.
А потом раздался визг. Он ввинтился в уши, наполнил голову
вибрирующе-захлебывающимся звуком, и Мартин почувствовал, как
становится скользкой рукоять ножа, как липкая раскаленная паника
передается ему через такую же липкую и раскаленную кровь, как
сознание ускользает, делая мир серым и сужая его до алеющего
разреза.
Разрез получился ровным. Мартин вел нож, не задумываясь, что
делает. Если задумается – движение сломается, и животному будет
больно. Если задумается – бросит рукоять, отшатнется и не сможет
закончить.
Если задумается – может, развернется и всадит окровавленное
лезвие отцу Вика в мутный покрасневший глаз.
Спустя десять минут, отмывая дрожащие руки в ледяной воде Мартин
не мог понять, что же не так. Что-то было неправильно. Что-то было
еще неправильнее, чем произошедшее только что убийство. Силы
окончательно покинули его.
Мир качался перед глазами, а отвращение от совершенного убийства
першило в горле слезами, которым было бы легче дать выход. Но
что-то все еще было не так.
Осознание заставило Мартина замереть, погрузив руки в розовую от
крови воду.