А через пять месяцев с той ночи мир содрогнулся. Небо разорвалось, из расколов, словно кровь, сочилась бурлящая субстанция всех цветов, которую вскоре назвали Хаосом. Его прикосновение разрушало материю, с ним боролись, но всё было тщетно. Некоторое время газеты продолжали выходить, из них я узнала, что в катастрофе виноват наследный принц Лонгвей Ди. Он что-то сделал в Академии, и весь академический город превратился в кратер с вихрем Хаоса в центре. Даже на чёрно-белых фотографиях это выглядело жутко. Но куда страшнее был разрывающий небо, кипящий в разрывах беспорядочный Хаос, от одного взгляда на который стыло сердце и душа наполнялась холодной обречённостью.
Я находилась в своей комнате, когда небеса рухнули одним махом, подавив свет заходящего солнца. Я наблюдала из окна. Видела, как рассыпался в пепел мой родной город, помнящий и радость, и горе моей семьи. Смотрела, как гасли последние фонари. Видела, как Хаос разрушал мою плоть, разглядела обнажившиеся кости – за несколько мгновений до того, как снова проснулась в темноте.
И оберег на моей шее был невыносимо холодным. Я сорвала шнурок с шеи, отбросила кубик в угол и долго не могла отдышаться. Мокрое от пота бельё липло к телу, мышцы ломило от слабости. Я надеялась, что это всё было очередным кошмаром.
Лишь утром отыскала отброшенный накануне оберег: он почернел и стал шершавым, как уголь. Выгорел.
А потом новости, которые я видела в затянувшемся «сне», стали сбываться одна за другой. В том числе и болезнь императора – то, что я, в отличие от сообщений о железных дорогах, послах или самоубийстве давно страдавшего от измен жены актёра, предсказать не могла.
Предсказать болезнь императора, защищённого от подобного небесным мандатом, не мог никто.
И прочие новости соответствовали «сну». Словно я прожила пять месяцев, а потом вернулась. И пусть мою затворническую жизнь не назвать удачной, умирать я не хотела.
Не знаю, как появилось такое видение, откуда у мамы способный на столь удивительное предсказание амулет, но если существовала хотя бы маленькая вероятность того, что привидевшееся мне реально – я не вправе отступать. Не хочу снова видеть гибель мира. Не собираюсь безвольно смотреть, как моя плоть разрушается, обнажая кости и забирая жизнь. А состояние амулета наводило на мысль, что нового шанса что-то изменить не будет.