– Вы боитесь, что из-под кровати кто-то вылезет?
– Немного.
– Вы думаете, там кто-то живет?
– Не уверена.
– Вы чувствовали прикосновение к руке?
– Нет. И от этого только хуже. Так стыдно!
– Это именно стыд или что-то иное?
– Ощущение собственной неуместности. Я вредная, я мешаю. А ко мне даже прикоснуться нельзя!
Аннушкин вздохнул и прикрыл глаза в знак понимания и сочувствия.
Вот и полезла из-под кровати настоящая причина.
– Итак, это не страх и не стыд. Чувство вины. Вы не боитесь того, кто под кроватью. Он вас боится. Могу его понять. Если бы у моего лица постоянно мельтешила чья-то рука…
Пациентка натянуто улыбнулась и, повинуясь жесту терапевта, перебралась на кушетку. Терапевт заученным движением тонких пальцев включил метроном. И перед кем он рисуется? Клиенты не видят гипнотизера, когда тот химичит у изголовья терапевтического ложа.
Погружение в транс было недолгим и неглубоким. Нет смысла вытаскивать из человека воспоминания, пока он под гипнозом. После пробуждения высказанное забывается, и проблема остается нерешенной. Игнатий поступал хитрее, используя транс для временного снятия тревоги и психического сопротивления. Уже вернувшись в бодрствующее сознание, клиент начинал откровенничать.
– Я вспомнила эпизод из детства, – переведя дух после возвращения, сообщила пациентка. – У Борьки, соседского мальчика, была большая книжка-раскраска. Я очень ему завидовала.
Зависть. Потом такие дамы, удачно выйдя замуж, становятся гламурными художницами, чья мазня выставляется в галереях, организованных и щедро проспонсированных специально для таких вот…
– Для таких вот, как ты, у нас значит есть отдельная бронированная камера! – грозно ощетинился усами Белкин. – Зачем с плакатами к этой треклятой больнице переть? Больше негде митинговать? Страну и так лихорадит, но вот значит люди хоть с приличными требованиями выходят. Постройте поликлинику, постройте поликлинику. А твои ребята? Снесите больницу, снесите больницу. Чем вам больница не угодила?
– Это не больница, а логово фашистов!
Напротив майора сидел болезненно худощавый мужичок со стрижкой под ноль и маниакально горящими глазами. Великовозрастный бунтарь со стажем, не наигравшийся в революцию. Когда-то его сажали в автозак с осторожностью, навалившись всей толпой, допрашивали только через решетку – боялись: вдруг буйный. Потом привыкли. Тем более, пламенный сталинист никогда не оказывал сопротивления при задержании, а сам шел навстречу полицейским с протянутыми руками. Для таких допрос и возможность выступить в суде – желанная трибуна.