– Кто тут? – громко спросила она, и тут же увидела стоящего на лестнице человека с винтовкой. – Ты кто?
– Фрося, ты что, меня не признала? Николай, я! – на Ефросинию смотрел младший брат её Степана. Ему едва стукнуло шестнадцать лет.
– Ой, Коля! – она чуть не выронила из руки лампу. – Да откуда же ты тут, родной!?
Она бросилась к соскочившему с лестницы Николаю. Они обнялись. Ефросинья поставила на полочку лампу.
– Что слышно о Степушке?
– Пока ничего, но ты не волнуйся, он живой вернётся.
– Да, живой! Мне вон Фроська сказала, что никто из наших ушедших в армию не вернётся. А она вещунья.
– Стрельнуть надо эту ведьму – мать вашего выродка.
– Какого выродка?
– Бургомистра. Он, сволочь, вчера в Калугино сдал двух наших партизан из соседнего отряда. Из вашего села были – братья Репьёвы.
– Так они же совсем пацаны.
– Вот этих пацанов и повесили немцы. Даже разбираться не стали. Мне бы его достать. Я бы их вместе с мамашей привёл к господу Богу. – Он зло и громко выругался. Они помолчали.
– Как ты-то живёшь? – спросил Николай.
– Да живу вот. Как зиму прожить? Летом хоть огород спасает, а вот зимой совсем туго будет. Да и не мне одной.
– Лечишь кого?
– Лечу. Люди-то болеют и в войну, и под немцем.
– Всех лечишь?
– Конечно всех. – Она посмотрела на Николая. – А ты что имеешь в виду?
– Да вот добрые люди подсказали, что ты и полицаев лечишь.
– Когда ко мне обращаются за помощью – лечу, – встав, сказала Ефросинья. – Я медик, а они все люди.
– Смотри, долечишься до партизанской пули, – зло сказал Николай. – А на сеновале кого прячешь?
– Кто это тебе сказал?
– Да прошёл слушок, что вы с чокнутой Фроськой немцев прячете. Дай-ка я посмотрю.
Он, взяв лампу, попытался подняться по лестнице на сеновал. Но Ефросинья загородила ему дорогу.
– Нечего тебе там делать! Понял? Ты что за контролёр такой пришёл меня проверять и указывать, что мне делать, а что нет! А ну, пошёл отсюда! – Она замахнулась на Николая рукой.
– Ой, Фроська! С огнём шутишь, – зло сказал молодой партизан. – А ну, пошла вон отсюдова, подстилка немецкая! – Резко оттолкнув её в сторону, быстро поднялся на сеновал. В углу, в мерцающем свете лампы, он увидел лежащего на подстилке раненого человека с ужасом глядящего на него.
– У, фашистская морда, – прошипел Николай.
– Найн фашист, найн фашист, – забормотал Генрих. От страха он забыл, что знает русский язык.