Происходил маэстро Салазар из
захолустного дворянского рода — одного из тех почтенных
семейств, старшие сыновья которых кичатся древностью фамилии,
а младшие ищут успеха на кончике шпаги. К тому времени, когда
неожиданно проявился его колдовской дар, Микаэль уже
прекрасно фехтовал, но благоразумно позабыл о карьере бретера
и стал… целителем. Работа с живой плотью давалась ему невероятно
легко. Сращивать сломанные кости и заживлять открытые раны
умели многие, но маэстро брался за несказанно более сложные
случаи, брался —и добивался успеха. Жизнь семейства понемногу
наладилась, призрак нищеты отступил, появилась возможность
дать хорошее образование младшим братьям.
Все переменилось, когда умы и души
людей отравило учение ересиарха Тибальта. Колдуны —
ритуалисты или истинные, не важно! — оказались вне закона. И
вне закона оказались их семьи. Однажды в имение
Салазаров нагрянула толпа фанатиков из числа знакомцев
и соседей, в живых там не оставили никого. Сам маэстро во
время бойни был в отъезде, а по возвращении слегка повредился
умом и зачерпнул столько силы, что неминуемо должен был
воссиять, но не воссиял. Скорее уж наоборот. Как уже говорил,
работа с живой плотью всегда легко давалась Микаэлю, и мне не
хотелось даже вспоминать, каким именно образом рехнувшийся
целитель расправился с еретиками. Когда наша рота вошла в его
деревушку, в живых из ее обитателей оставались только те, кто
успел попрятаться в погребах и подвалах, да малые
дети.
С
тех пор Микаэль никогда больше не использовал свой талант
целителя, а память топил в вине. И вот что странно — на столе
обнаружилась пара мисок с похлебкой, краюха белого хлеба,
половина головки сыра и палка сырокопченой колбасы, а бутылок
не было вовсе.
—
А мы-то боялись, что волки уже обгладывают косточки Филиппа!
— покачал головой Микаэль, и в его черных глазах заплясали
веселые дьяволята. Как видно, за мою жизнь он нисколько не
волновался.
—
Пришлось задержаться в империи, — пожал я плечами, опускаясь
на лавку.
Уве наконец переборол изумление и
запричитал:
—
Магистр! Мы не знали, что делать…
Я
приложил к губам указательный палец, призывая слугу к
молчанию.
—
На какое-то время я не магистр и не Филипп вон Черен, а
Рудольф Нуаре. Объясню позже.
Маэстро Салазар усмехнулся и
продекламировал: