— Взять! В карету, живо!
Простучали копыта, загремели колёса.
Мир перевернулся — это меня подняли, ухватили, как мёрзлую
баранью тушу, и зашвырнули в карету. Следом полетела тушка студента
— такая же замороженная.
Брякнулись мы на пол, дверца захлопнулась. Свистнул хлыст,
карета рванула с места и понеслась по мостовой.
Отморозился я в полной темноте. Лежу, по телу мурашки бегают,
как будто отлежал себе всё подряд. Жёстко, холодно, и ничего не
видно.
Полежал немного, стало полегче. Руками подвигал, ощупал себя —
вроде ничего не поломано. Подо мной каменный пол, мокрый какой-то,
склизкий. Воздух спёртый, и воняет, как в помойном ведре.
Поднялся я на ноги кое-как, потыкался вокруг, пальцы упёрлись в
стенку через два шага.
Походил туда-сюда, понял — я в камере. Камера
тесная, три на два метра. Потом глаза к темноте привыкли, и я
различил светлый прямоугольник под потолком. Окошко, и выходит оно
не на улицу, а в коридор. Потому что свежего воздуха, похоже, здесь
сто лет не было.
Под окошком оказалась дверь. Крепкая такая, не из тех, что для
красоты ставят. Эта сработана на совесть, можно быка запирать. Ну,
или кабана — точно не выбьет.
Постучал я в дверь, сначала ладонью, потом кулаком. Потом ногами
стал колотить — без толку. Тишина, будто вымерли все.
Скоро пить захотелось, сил нет. Во рту пересохло, язык как
наждачная бумага шершавый. А вдруг меня здесь насовсем заперли?
Типа, посидит бедолага, поколотит в стенку, потом ляжет да и
откинет коньки потихонечку.
Страшно мне стало — до тошноты. Я ведь вспомнил, кто был тот
мужик в простом мундире, который по Летнему парку гулял. Видел его
много раз, в кабинетах разных начальников. Сразу-то его и не узнать
— на портретах он всегда в парадном мундире, с лентой, в блестящих
орденах. Государь это, Дмитрий Александрович, собственной персоной.
К гадалке не ходи.
А меня вместе с убийцей замели, который из револьвера на
царственную особу покушался. Разбираться не стали, заморозили
обоих, и в мешок. Наверное, с государем охрана была магическая.
Бросили заклинание — и адью, пожалуйте бриться.
От таких мыслей я по камере забегал, от стенки к стенке, а сам
думаю, что делать-то теперь? Кричать, что я полицейский, что не
виноват ни в чём? А услышит ли кто?
Побегал, побегал, потом сел на задницу ровно и стал легенду себе
придумывать. Что говорить, если спросят. Всё лучше, чем в панике по
камере метаться.