Вижу, по середине дорожки важный дядька в мундире шагает, правая
рука за отворотом, сам по сторонам зыркает, орлиным взором на всех
глядит, чисто Наполеон. От его взгляда публика ещё сильнее к
обочине жмётся.
За важным дядькой ещё люди тянутся — мужик в простом мундире, и
следом парочка, парень с девушкой под ручку. Эти нарядные, парень
мундиром сверкает, девица вся в соболях, на шляпке с вуалькой перо
цапли колыхается, бриллиантовой заколкой пришпилено.
Люди по сторонам аллеи улыбаются, застыли как для фотки, глаза
таращат на этих троих, что за важным дядькой идут.
Что-то лицо у мужика в простом мундире знакомое… будто видел его
где-то… Пошёл я за ним вдоль дорожки, чтобы рассмотреть как
следует. А они все вместе к выходу идут, вот уже и к воротам
подошли. Видать, нагулялись.
Городовые у выхода вытянулись по струнке, аж не дышат. Только
глазами этих четверых провожают, как те через ворота идут.
Тут у меня печать на спине похолодела. Вздрогнул я, по сторонам
огляделся. Заметил, что мужичок напротив входа руки в карман
полушубка засунул. Сразу обе, глубоко. Странно. И смотрит не на
важных господ в мундирах, а… да, на голодного студента у ворот. Тот
к самой ограде прижался, сразу и не заметишь. Посмотрел мужичок
пристально, посмотрел, и кивнул легонько.
Студент тут же оскалился, как весёлая акула, руку за отворот
шинели засунул. Выдернул револьвер, прицелился и — бах! Бах!
Я подскочил и в прыжке сшиб студента с ног. Так что стрелял он
уже в полёте — когда на землю падал, лицом вниз.
Револьвер у него вылетел, брякнулся на землю. Студент зарычал, к
оружию бросился на четвереньках. Я его хватать, а он ногами
дрыгнул, каблуком мне в коленку угодил. Цапнул студент
растопыренными пальцами револьвер, едва не достал. Я сверху
навалился, придавил студента, пятерню его растопыренную ухватил,
руку вывернул с хрустом, чтоб не вырвался. Тот рычит, извивается,
ногами дёргает.
Крик поднялся, шум, дамский визг. Над ухом у меня как
гаркнут:
— Держи!
Не успел я сказать, что держу, что-то хлопнуло, и тут же печать
мою магическую прошило иглой. По телу прошлась ледяная судорога.
Меня как будто в морозилку сунули целиком, где абсолютный ноль. Так
накрыло, что ни сказать, ни охнуть, ни рукой-ногой пошевелить.
Рядом затопали, и голос командный, не иначе — того важного
дядьки в мундире: