— Я благодарен за вызволение из
темницы, народ Киевский! Отвёл Бог руку убийцы, не дал свершиться
злу, а вы следом свободу принесли да Солнца свет! - Всеслав
поклонился в пояс сумасшедше вопившей толпе. И коснулся пальцами
солнечного лика на щите. И подмигнул ему!
— Чем отблагодарить вас, люди
добрые? - гул, как от вечевого колокола, утихомирил людское
море.
— Будь князем киевским, Всеслав! Люб
ты нам! Займи престол Изяславов! - полетели крики с разных
краёв.
Князь молчал, чуть нахмурив брови,
будто в задумчивости проводя по бороде правой рукой. С которой
облетали высохшие кровавые корки.
— Ушла удача от Ярославичей! Половцы
на Альте-реке разогнали их войска, как овец! Отказали нам оружье
выдать да коней, чтоб самим идти землю защищать! Да где это видано,
чтоб люд князю деньгу платил, а потом сам воевать шёл?! - голоса
надрывались, спорили, перебивали друг друга. Но настроение народных
масс было понятно: поражение в битве, отказ от вооружения,
постоянные поборы, а теперь вот доказанные преступления — нарушение
святой клятвы и покушение на убийство безоружного, да на глазах у
детей! Я бы сам, стой там, напротив, поднял бы вилы на таких
князей, как сделал вон тот рыжий здоровила с курчавой бородой в
прожжённом кожаном фартука кузнеца. Или тот, плешивый, со стружкой
в сивой бороде, плотник, наверное. Или вон тот красномордый,
покрытый брызгами и пятнами глины и извёстки. В общем, за короткое
время, стоя на собственном щите, на плечах своей дружины, Всеслав
из осужденного превратился в вождя киевского пролетариата, говоря
привычными мне терминами.
— Слушай меня, люд града Киева! - и
где только научился князь так басить? — Услышал я просьбы ваши! В
трудное и тяжкое время позвали вы меня. Но за мной — честь рода
моего, дружина верная да Божья правда! А бояться трудов, что
ратных, что мирных, не привык я!
На лице Всеслава расползлась та
самая ухмылка, что вчера так напугала сыновей. Волны народного моря
затихли враз. Сотни распахнутых глаз и ртов в бородах внимали
каждому слову.
— Принимаю я зов и просьбу вашу!
Примите и вы мою. Оставьте терема́ да дворы княжеские!
В трёх-четырёх местах раздался было
недовольный гул. Князь приметил тех, кто шумел сильнее, особо
охочих до дармового чужого добра, и продолжал:
— Чтоб не было потом искушения им
жаловаться, что и так всё потеряли да по́ миру с сумой пошли, -
люди начали улыбаться и посмеиваться. Образ великого князя
Изяслава, статного красавца и богача, в рванине и с протянутой за
подаянием рукой, возникший перед глазами, веселил.