— Тут до меня дошли сведения, что ты, Владимир Тимофеевич,
подниматься стал высоко да быстро! Прямо с места в карьер.
Интересно, это как-то связано с тем, что случилось с Андроповым и
Щелоковым? Удобно для тебя получилось, не находишь?
— Точно, Владимир Петрович, и пистолет в руку Светланы Щелоковой
тоже я вложил, — ответил в тон ему, но Пирожков сделал вид, что
совсем не считывает сарказм.
— Ну-ну… Как говорится, наш пострел везде успел, —
генерал-лейтенант прищурился, посмотрел на меня одновременно и зло,
и многозначительно. — Высоко взлетаешь, товарищ полковник, смотри,
чтоб больно падать не пришлось.
— Спасибо за заботу, товарищ генерал-лейтенант. Уж как-нибудь
сгруппируюсь, если что.
— Широко шагаешь, Владимир Тимофеевич, ох и широко, — никак не
мог успокоиться Пирожков. Очень уж ему хотелось вывести меня из
себя. — Как бы штаны не порвались. Полковничьи. Или уже
генеральские заказал? С лампасами?
— Генеральские штаны тоже рвутся, — заметил я.
Генерал-лейтенант принял намек на свой счет. «Если его сейчас не
остановить, он всех нас передушит тут, как хорь кур в курятнике», —
подумал Пирожков.
Я вышел из его кабинета усмехаясь. На Пирожкова Удилов уже
столько сведений собрал, что ему поздно переживать из-за меня, о
себе стоит подумать. У Владимира Петровича Пирожкова, или «товарища
с Алтая», как его называли за глаза, рыльце было изрядно в пушку.
Через него проходили все личные дела сотрудников КГБ, и я решил,
что первым делом после моего назначения на должность начальника
Управления собственной безопасности будет именно проверка
Управления кадров и деятельности Пирожкова.
Я поехал на север столицы, на Ленинградский проспект.
Ленинградка — самая широкая улица Москвы, адрес академии —
Ленинградский проспект три. Уже совсем скоро, в восьмидесятом году
— перед самой Олимпиадой — высшую школу КГБ перенесут в комплекс
новых зданий, которые сейчас строятся одновременно с Олимпийской
деревней. По этому поводу было много шуток, говорили, что
Олимпийскую деревню расположат прямо в академии КГБ, чтобы лучше
следить за иностранцами.
В секретариате утвердили график учебы. Назначили куратора. Им
оказался пожилой полковник Сухоруков. Внешне он казался еще тем
зверюгой и ему очень подходило прозвище «Дядя Волкодав»,
промелькнувшее в мыслях секретаря.