На выезде к мосту — первый блокпост.
Плоская баррикада из старых шин, мешков с песком и
металлического листа. По бокам — две фигуры с автоматами. Не
военные. Куртки разные, маски на лицах. Один в каске, второй в
бейсболке.
Рядом — перевёрнутый дорожный знак, на нём череп с
перекрещенными ножами. Ни названия, ни кода. Просто символ.
Я подъехал медленно. Не дёргался. Машина остановилась в трёх
метрах. Окно открыл.
Один подошёл.
— Куда?
Голос глухой, но не нервный.
— Проверка сигнала. Поступило сообщение об аварии связи. От
штаба. Офицер-контактник.
Он молчал. Потом махнул второму.
Тот ушёл за баррикаду. Через минуту — вернулся, махнул.
— Проезжай. Но без номера — на выезде не выпустим.
— Не вопрос, — коротко сказал я.
Тронулся.
Баррикада раздвинулась вручную. Я проехал.
За мной сразу закрыли.
Я уже был внутри. Город — ещё не разрушен. Но он уже не
жилой.
Улицы Читтаделлы были слишком тихими.
Я ехал по пустому центру. Вдали, за стенами, торчал шпиль
церкви. На площади перед ним стояли люди. Не солдаты. Без формы, но
с оружием. Палки, обрезы, самодельные щиты.
Центр площади — очищен. Каменная плита вымыта. Как под сцену. У
основания ступеней стоял священник. Чёрная ряса, распахнута. На
груди — крест из ржавого железа, огромный, почти в ладонь. Глаза —
светлые, бледные. Никаких сомнений.
Я вышел из машины. Оставил дверь открытой.
– Говори по-английски. – Сразу сказал я.
— Ты не похож на чиновника, — сказал он на английском. Голос —
уверенный. Внятный. — Не в костюме. Без бумаг. Даже не спросил,
можно ли войти.
— Не за этим приехал.
Он кивнул.
— Мы знаем. Мы все знаем. Видим, кто ты. Какой уровень у тебя.
Он от тебя идёт — как жар от печи. Те, кто стоит рядом, ощущают.
Даже если не понимают — чувствуют. Ты не посланец. Не
наблюдатель.
Он сделал шаг вперёд.
— Ты — тот, кого посылают, когда разговоры закончились. Когда
мир больше не нужен. Когда хотят резни.
Я молчал. Он продолжил:
— Значит, нас списали. В штабе. В министерствах. В их свитках.
Пропала связь — и всё. Значит, не было приказа поговорить. Только
проверить. Только зачистить.
— Я не начинал. Но могу закончить.
Он усмехнулся.
— Угрожаешь? Тут, перед храмом?
— Предупреждаю.
— Как зверь перед прыжком?
— Как человек перед работой.
Он кивнул. Тихо.
— Тогда слушай. Мы не банды. Мы не шайка. Мы — те, кто остался,
когда ушли остальные. Пока ваши карабинеры жались в отделениях, мы
хоронили людей. Клали тела в ямы. Молились. За упокой. За порядок.
И потом поняли — мёртвые не встанут. Но живые — могут выбрать. И
выбрали нас.