Дочь мадам Триголе оказалась высокой тощей девицей лет шестнадцати. На фоне своей пышнотелой яркой матери совершенно невзрачной, будто бесцветной. Она чем-то неуловимо напоминала Франсуазу. Может, колким взглядом, может, чем-то остреньким, мышиным. Девица произвела неприятное впечатление.
Колет проводила Луизу в комнату в самом конце коридора, запалила свечу. Внимательно смотрела, как парни внесли дорожный сундук и поставили у стены. Она постоянно болтала, но Луиза не слушала. Чтобы поскорее выпроводить хозяйскую дочь, она приказала раздеваться. Та ловко раскалывала булавки, расшнуровала корсаж. Ее тонкие длинные пальцы были необыкновенно проворными. Она взялась было за шнурок корсета, но Луиза отстранилась:
— Это оставь.
Девица сверкнула глазами:
— Снять положено. Да и шнуровка вон как разошлась — какая-то неумеха узлы вязала. Разве ж так одевают госпожу?
— Я сказала оставить, — Луиза даже отступила на шаг.
Колет осеклась, поджала губы, но глаза вновь остро кольнули:
— Хорошо, сударыня.
Девица замолчала и вышла за дверь, а Луиза никак не могла отделаться от неприятного скребущего чувства. Сама не знала, почему. Будто тяжелее дышалось. Хотелось даже распахнуть окно.
Ужин подали довольно приличный. Холодный цыпленок, кусок сыра, мягкая булка с яблочным вареньем и кувшин красного вина с местных виноградников. Луиза съела все без остатка, но вино едва пригубила — ее не оставляло чувство тревоги, и хотелось сохранить трезвый рассудок.
Луиза заперла дверь на засов, уже привычным жестом проверила тайник за планкой корсета, погасила свечу и легла в постель. Но, вопреки чудовищной усталости, сон не шел. Луиза время от времени проваливалась в липкую дремоту, но полноценным отдыхом это никак нельзя было назвать. Два су и девять денье…
Два су и девять денье…
Луиза знала адрес отеля мадам де Ларош-Гийон, но только сейчас задумалась о том, что герцогини попросту может не оказаться в столице. Отдаст ли она распоряжения на ее счет? Иначе не останется ничего, кроме как продать тетушкин жемчуг, чтобы прожить какое-то время. Но это представлялось самым последним шагом. Отчаянным.
Два су и девять денье…
Луиза будто в лихорадке вынырнула из полусонного морока, облизала пересохшие губы. Ее буквально сковало тревогой. Два су и девять денье… Но к этому беспокойству примешивалось еще что-то, что буквально ощущалось кожей, плыло в воздухе. Она замерла, перестала даже дышать, прислушиваясь. Стояла звенящая тишина, но Луиза отчетливо осознавала, что в комнате она не одна.