– И я свидетель тому, – совершенно ровным голосом ответил
старший страж, досадливо косясь на одного из помощников,
вцепившегося рукой в захрустевшее деревце.
– Загляну за платой после обеда, – добавил я и неспешно пошел
вслед за сильгой, бережно протирая лезвие топора вынутой из кармана
тряпкой.
– Буду ждать. Удар у тебя мастерский.
– А камешек ваш, господин палач, – захлебывающимся булькающим
голосом донеслось мне вслед.
Тот самый молодой страж, кому поплохело при виде свершения
казни.
– Зачем он мне? – не оборачиваясь ответил я.
– Луфс! – с досадой проворчал Лавр. – Ты совсем дурак? Для
отвлеченья тот камень был, дурная твоя голова! Палач проявил
милость. Казнил в один миг. Феникл и не понял, что уже умер. Ш-шах!
И он уже там, у ног Светлой Лоссы, готовится ответ давать за деяния
свои. Да разве сумеет он достойный ответ дать? У, мерзость!
Прямиком во Тьму его! У кого ключ от кандалов? И притащите рогожу
какую-нибудь, чтобы тело прикрыть. А затем дуйте за телегой. Свезем
его до родного дома.
– Так семья его еще утром собралась и прочь подалась. Пустой
двор… вещи бросили, скотину и птицу оставили. Убежали…
– А ты бы не убежал? Муж и отец убийцей кровавым оказался. Как
людям в глаза смотреть? Ох… ну и денек. Тащите уже рогожу… Так…
погоди, а кто ж тогда отпевание оплатит, коли его родные сбегли? Не
мы же…
Голоса стражников затихли, я же убрал топор на пояс, сложил и
спрятал тряпку, стянул перчатки.
Дело сделано.
Теперь можно и отобедать.
***
– Так ты и живешь?
Вопрос был мягкий, но неожиданный. Анутта умела делать это в
совершенстве – долгое время пребывать в молчании, находиться в
объятьях собственных раздумий, а затем вдруг повернуть к тебе
голову и задать тихий, но отчетливый вопрос.
– Так и живу, – согласился я.
– Путешествуешь от селения к селению и обрываешь жизни…
– Да. Я палач. Кто-то сажает редьку, кто-то подковывает лошадей,
выписывает указы, собирает налоги или строит дома. А я казню
преступников.
Я был рад поддержать беседу. Не скрою – меня никогда не тяготило
молчаливое одиночество. У палача редко бывают попутчики – разве что
вынужденные. Так и с теми не поговорить. Трудно разговаривать с
трясущимся от страха старым крестьянином или же мелким торговцем,
когда их заметно «екает» от страха при малейшем моем движении.
А однажды, когда я слишком резко повернулся в седле к идущему
рядом бродячему седому кузнецу, так тот бухнулся на колени и
внезапно признался в совершенном десятки лет назад убийстве по
неосторожности. Вырвался молоток из потной юношеской ладони и,
вылетев в дверь, угодил прямо в висок семенящей куда-то старушке.
Много ли надо старой? Дунь разок – и преставится. А тут молоток….
Сердешная померла на месте, а паренек ринулся бежать. Да так и
бегает с тех пор, бродя от селения к селению, за гроши выполняя
кузнечную работу или помогая тамошним кузнецам как молотобоец.