Наши взгляды пересекаются. Я успеваю разглядеть пульсирующее пламя на дне стремительно расширяющихся обсидиановых зрачков прежде, чем Олег закрывает глаза.
Его протяжный выдох — удар молнии.
А я как факел пропитанный бензином. Достаточно малейшей искры, чтобы принялся огонь, взлетел до низкого свода пещеры и рассыпался мириадами ярких вспышек в отражении драгоценных камней.
И никакого громоотвода здесь нет.
— Где флисовая пижама? — хрипит Шершнев.
— Не успела переодеться, — бормочу и облизываю пересохшие губы.
От откровенного желания в его голосе живот сводит сладкой судорогой. Гладкая ткань моментально прилипает к коже, раздражает свои холодом.
Мы — две бомбы, готовые взорваться в любую секунду.
Глотаю вязкую слюну и исследую жадным взглядом Шершнева.
Действует освежающе.
На опухшей скуле разливается стремительно темнеющая гематома, а в уголках идеальных губ запеклась кровь. Сердце пропускает удар и стучит вновь уже с тревогой. Взгляд невольно опускается ниже. Грязные пятна на груди, разбитые костяшки пальцев, а оторванный рукав рубашки не скрывает мелкие порезы от осколков.
Сажусь на кровать и тяну одеяло к груди.
— Сам врачу показаться не забудь, — шепчу с плохо скрываемым беспокойством.
А если где-то в ранах осталось стекло?
Или от адреналина не понял, что что-то сломал?
В голове сразу всплывают истории о людях, что после катастроф бегают вприпрыжку в больнице, а там валятся замертво.
От такой реалистичной картинки остатки возбуждения испаряются, подобно лужам в яркий солнечный день.
— Разберусь, — отмахивается Олег и приоткрывает один глаз.
Внимательно просканировав меня через едва заметную щелочку и, видимо, не найдя опасности, распахивает оба и начинает шариться по комнате.
— Нужно было подраться, чтобы помириться?
— Не лезь, — огрызается Шершнев, вызывая разочарованный вздох.
— Детский сад, Олег. Вы — взрослые серьезные люди, бизнесмены, а ведете себя, будто у вас на счету не миллионы, а листочки сирени.
— Куда одежду Лазаря спрятала? — игнорирует меня и продолжает перебирать все, что подворачивается ему под руку.
— У вас же никого кроме друг друга нет, — лепечу с сожалением, а Шершнев распахивает дверь гардеробной. — Ты же хочешь семью, доверия, уважения. А сам накинулся на единственного дорогого тебе человека. Он и есть твоя семья, а ты ему не доверяешь.