[17]. Они сбиваются в банды, пыряют друг друга ножами, чтобы завладеть чужой курткой или деньгами, – а то и вовсе без всякой причины. Прежде чем сделать это, говорила Мама сыну, воткни нож в
мое сердце.
По уик-эндам ты остаешься в доме. В пятницу вечером заходишь в чулан и тайком зажигаешь свечи, чтобы отметить этот особенный день. А после весь вечер читаешь. Нет, Хезус Хулио, в кино ты не пойдешь.
– Почему?!
Мама шлепает его по щеке и велит сесть. Сует ему в руки книгу, заставляет открыть ее.
– Потому что у нас это не принято, – говорит она.
Глорию Мамины правила устраивали. Ей нравился ритуал, ничего страшного она в нем не видела.
А вот Хезус Хулио воспринимал тиранию Мамы как эквивалент преждевременной смерти. В определенном смысле, общего у него с Мамой было больше, чем у Глории. Оба придавали борьбе за господствующее влияние непомерно большое значение. Мама считала ритуал единственной их защитой от наихудших форм упадка – бедности и презрения к силе разума. Дважды став жертвой мужчины, она решила, что единственные люди, каких ей стоит попытаться наставить на путь истинный, это ее дети.
Глория внутренне подобралась, готовясь к проезду через этот город. Она ненавидела Тихуану, напоминавшую ей обо всем, с чем она и Мама сумели справиться ценой огромных усилий. О слабосилии, распущенности, апатии. Их можно увидеть в растрескавшемся, усыпанном отбросами асфальте здешних улиц. Учуять в запахах, доносящихся из баров, в гниющей штукатурке на стене для игры в хай-алай[18]. Сейчас всего лишь восемь с небольшим утра, но ты уже можешь зайти в любое заведение и заказать целый кувшин обжигающего горло спиртного. Торговец, предлагавший на выбор выкидные ножи, шутихи, «виагру» и «vitaminas», соскребал грязь с витрины своей лавчонки. Pensiones[19] с накрепко запертыми ставнями содрогались от храпа американцев, упившихся вчера до того, что им и «виагра» не помогла.
Глория увеличила скорость, плюнув на восьмиугольный выцветший знак, приказывавший ей ALTO[20], и понеслась по Avenida Revolution[21], ощущая лишь малейший намек на приправленную стыдом неприязнь к себе, покачивая головой, чтобы отогнать и сонливость, и мысль о том, что она стала снобом.
Ритуалы Мамы сдерживали Хезуса Хулио лишь до его перехода в полную среднюю школу. К этому времени она, питая смутную, нелепую надежду на поступление сына в колледж, нашла вторую работу. С семи до четырех Мама прибиралась в домах Бель-Эра, а затем с пяти тридцати до одиннадцати мела аллейки находившегося неподалеку от их дома кладбища «Дом Мира». Глория видела ее минут по пятнадцать-двадцать в день, не больше, но ко времени их встречи Мама уставала настолько, что и говорить почти не могла.