Под ногой снова чавкнуло. Он чуть не упал, но удержался,
цепляясь за ивняк. Теперь левая нога утонула уже по щиколотку.
«Прекрасно, — подумал он. — Осталось только с головой нырнуть, и
будет мне полный комплект. Надеюсь, Саня с Мишей меня ищут. Хотя…
зная их, сидят у костра и ржут».
Он замер. Неподалёку что-то хрустнуло. Андрей поднял голову,
прислушался. Вокруг снова была тишина. Только квакали лягушки да
ветер шуршал по камышам. Или как их там правильно? Жрать хотелось с
каждой минутой всё больше. А болото не заканчивалось. Ему казалось,
что он бредёт уже целую вечность. Сейчас квартира, в которой
сутками голосили дети (у них с Таней было двое сорванцов, пяти и
семи лет), казалась раем на этой бренной земле. Теперь он ругал
самого себя. Впрочем, беззлобно. Досталось и Тане, которая не
смогла отговорить нерадивого горе-охотника.
Андрей шагал уже безо всякой цели, просто вперёд, ступая туда,
где кочки казались чуть выше, а вода чуть менее глубокой. Ноги
сводило от холода, носки сразу же промокли насквозь и теперь больше
мешали, чем спасали. Иногда он останавливался, тяжело дыша,
опирался на ружьё, как на посох, и всматривался в зелёно-бурое
марево впереди. Болото не кончалось.
Но вдруг что-то изменилось. Сначала он не понял, что именно.
Потом до него дошло: под ногами стало суше. Мягкий мох сменился
травой, вода осталась позади. Кочки торчали редкими пятнами травы
на бурой земле. И деревья вокруг стали выше, плотнее, как будто
болото отступило и уступило место лесу. Не джунгли где-то на Бали,
конечно, но после вязкой каши из грязи, воды и кустов багульника
это было раем.
Он вздохнул с облегчением. Даже запах воздуха поменялся, стал
свежее, прохладнее, с ароматом хвои и сырой древесины.
И тут он увидел крышу.
Сначала решил, что показалось: мало ли, может, какой-то
вывернутый корень, покрытый дёрном. Но нет. Рубленая крыша, крытая
тем самым дерном, чуть провалившаяся посередине, проглядывала между
деревьями. Андрей ускорил шаг, почти побежал, спотыкаясь, падая и
снова вскакивая на ноги. Вскоре перед ним возникла небольшая
избушка. Старая, но ещё крепкая. Сруб её потемнел от времени, окно
было затянуто мутной плёнкой вместо стекла. Дверь в заимку (а
больше тут быть ничего не могло) была приоткрыта.
Он остановился на краю поляны, тяжело дыша. Сердце билось где-то
прямо в горле.