– Слышал? – Литвак отвернулся от Клементьевой и показал большим пальцем себе за спину. – Упрекает, а до сих пор во мне начальника признает. Тебя – по имени, а меня все же по отчеству.
– Как конференция? – наконец с тревогой спросил Мышкин.
– Земная ось не содрогнулась, – успокоил Литвак. – Ждали тебя час. А потом за пять минут все провернули.
– Всего за пять минут? – поразился Мышкин. – Это потому, что без меня, – скромно объяснил он.
– Без тебя, без тебя! На кой черт мы им здесь вообще нужны! Уже сто лет. И ты первый не нужен, особенно в теперешнем качестве! – сообщил Евгений Литвак, его заместитель, а год назад – начальник.
– Бред среди бела дня, Женя! – обиделся Мышкин: когда дело касалось его профессионального престижа, он становился невероятно чувствителен. Тут обидеть его мог каждый.
Дмитрий Евграфович страшно дорожил своей репутацией: в научных кругах России, Европейских стран и даже Австралии его с недавнего времени стали называть одним из успешных специалистов по сосудистым патологиям головного мозга.
– По-человечески схохмить уже не в состоянии, да?
Литвак выкатил на него свои коровьи глаза и хохотнул, дохнув на начальника своей первой, почти без перегара, утренней порцией спирта.
– Когда ты, Полиграфыч, повзрослеешь? – спросил он. – «Панта рей»[2] – все вокруг течет, меняется, только ты ходишь с башкой, повернутой назад.
Мышкину это очень не понравилось.
– Скажи-ка, дядя: сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не принимал ничего до двух часов дня хотя бы! – набросился он на Литвака. – Или до половины второго! Из-за тебя когда-нибудь мы все пострадаем.
– Поскорей бы! – заявил Литвак. – Хоть ясность какая-то наступит… А ты перестань бояться, – посоветовал он. – Только слепой не видит…
Дмитрий Евграфович уже шагнул к своему кабинету, но последние слова Литвака остановили.
– Чего не видит твой слепой? – подозрительно глянул он на Литвака.
– Того, что видят все! Утренняя конференция для тебя что утренняя молитва. Для наших эскулапов – комедия, где они перед начальством вытанцовывают с одной целью: всю ответственность, в случае чего, повесить на тебя!
Мышкина передернуло. Возразить по существу он опять не сумел, но чем-то ответить надо было.
– Еще раз засеку, что выпиваешь раньше четырнадцати!.. – начал Мышкин.
– И что? – радостно заинтересовался Литвак. – И что такое будет?