Было зябко, хотя и не слишком из-за
мехов, в которые с головы до ног он был укутан. А рядом сидели
Коля, Сережа, Дима и Машенька[1].
Откуда он их знал? Загадка. Хуже того
– он их воспринимал как своих близких родичей: братьев и сестру.
Что напоминало какой-то бред, бессмыслицу и как бы не чего-то
похуже…
- Лёва, как ты себя чувствуешь? –
произнес Коля с натуральной такой обеспокоенностью. И речь… она
была насквозь понятной. Хотя мужчина никогда отродясь не изучал
французский язык.
И тишина.
Никто, разумеется, Коле отвечать не
стал. Из-за чего мужчина даже начал озираться, пытаясь понять, к
кому тот обращался, и кто такой этот Лёва.
- Все хорошо? - повторил этот
подросток на французском, глядя ему прямо в глаза.
- Ты меня спрашиваешь? – чуть
переспросил мужчина, вздрогнув от совершенно непривычного
голоса.
Подростки переглянулись.
Отвечать по-русски на вопросы,
заданные на французском языке, считалось дурным тоном в их среде.
Во всяком случае, их так учили. Не так. Нет. Вбивали. Вместе с
манерами и умением вести себя в приличном обществе. Посему это
выглядело странно. И Коля, перейдя на русский язык, с еще большей
обеспокоенностью произнес:
- Мы разговаривали, и ты, оборвавшись
на полуслове, откинулся на спинку, закрыв глаза. Потом тебя выгнуло
дугой. Ты заскрежетал зубами и затих. Мы даже подумали, что тебя
удар хватил.
- Какой еще удар? – все еще ничего не
понимая переспросил мужчина, отмечая странный выговор… даже акцент.
Словно бы для Коли русский язык не
родной[2].
- Как какой?
Апоплексический[3]. Я слышал, что он так
и разбивает, внезапно. Но, когда ты громко засопел, мы успокоились.
Сейчас же очнулся и взгляд такой… словно сам не свой.
- Глядел на нас так, словно тебе
что-то привиделось страшное, - добавила Машенька.
- Привиделось… привиделось. – покивал
мужчина, ухватившись за эту крайне удачную соломинку.
- Расскажи. Нам очень интересно. –
спросил Дима, переходя на французский.
Мужчина вновь отлично понял, что его
спросили.
И уже хотел было ответить на русском,
но его кольнуло ощущение неправильности момента. А откуда-то из
глубин память всплыла, и сама собой выпорхнула изо рта подходящая
фраза на французском, к удовлетворению окружающих.
Они выдохнули с некоторым
облегчением.
Завязалась беседа.
В которой мужчина старался больше
молчать, позволяя этим подросткам трещать без умолку. Сам же он с
трудом сдерживал ужас от накатывающих на него воспоминаний. Чьих-то
чужих… и даже чужеродных. В центре которых было понимание того, что
он теперь Лев Николаевич Толстой. Да-да. Тот самый. Только
молоденький совсем. Не Лев, но Львенок. А на дворе стоял декабрь
1841 года, и они подъезжали к Казани, в которой проживала семья их
новых опекунов…