Проклятье! Эту западню расставил профессионал. Уж точно не
толстоногая белобрысая шваль.
– А какие гарантии, что, если я уеду…
Девица прижала растопыренную пятерню к груди. И граф невольно
отметил, что бюстгальтер белобрысая не носила. Но тут же забыл об
этом.
– Моё честное благородное слово, – пафосно произнесла девка.
А какой у него был выбор? Никакого. Андруш это понимал, и она
это понимала, и он понимал, что она понимает, и что она понимает,
что понимает, что она…
– Убирайтесь! – рявкнул несчастный граф.
– Так мы договорились? – мило улыбаясь, не сдалась
шантажистка.
Андруш снова протёр лоб надушенным, выглаженным платком.
– Да. Мы уедем вечером. Но если вы не сдержите слова… Я вас
из-под земли достану, клянусь!
– Вот и ладусеньки! – обрадовалась стерва и преспокойно
направилась к двери. – Приятно иметь дело с умными человечками.
Проходя мимо висевшей в стеклянном футляре великой картины –
сердца его коллекции – стерва запрокинула лицо, прицокнула
восхищённо:
– Это и есть тот самый Драфаэль, который ваш сынулька проспорил
другу? Ничё так, миленько. Даже жалко, что вы его потеряете.
И вышла.
Граф метнул вслед малахитовое пресс-папье, едва не пробив им
дверь из вишнёвого дерева. Заорал кабанихой, увидевший всех
шестерых кабанятразом в виде шашлыка. Дрожа от ярости, нажал на
звонякалку, дождался сонного бормотания и прорычал:
– Жду тебя в кабинете. Да мне до синих ёжиков, что спишь!
Немедленно сюда, отдери тебя комар!
Упал в кресло и схватился за голову. Всё пропало. Всё. Из-за
какой-то тощей девки, отомстить которой взбрело в голову его тупому
сыну, вся жизнь рухнула! Да пусть бы и поимели её, ничего, не
сотрётся. Ну поразвлеклась бы молодёжь. Не убудет от человечки. Эх,
было ж время, когда такие твари милость барина за честь
считали...
Такое дело рушилось!
Если только не…
Он замер, вперил невидящий взгляд в полотно великого живописца
из Макаронии. А что если...
А почему бы и нет? В конце концов, что ему теперь-то терять?
Я сидела в небольшом уютном кафе с вывеской в виде отрубленной
змееволосой женской головы и пила солёный эспрессо. Солёный потому,
что я плакала. И причиной моих слёз лишь отчасти был бокал крепкого
лошадебыка, медово поблескивающий в бокале рядом. В конце концов,
может половозрелая, отверженная девица хотя бы немного
расслабиться? За мелких я не волновалась – с ними осталась Юльси, к
великому неудовольствию, к слову говоря, первых, потому что моя
прекрасная женщина была педагогом.