Отец ждал меня у остановки —
как всегда, с сигаретой в уголке рта. Постарел он… Не по лицу — по
осанке видно, что плечи сутулились, будто на них кто-то навалил
тяжкий груз. Мать же, завидев меня, вспыхнула слезами и тут же
смахнула их рукавом — в деревне слёзы это роскошь, не каждый день
позволишь себе такую слабость.
— Вырос ты, — отец смерил меня
взглядом от пяток до головы. — Худой стал, как жердь. Вас там
кормят вообще?
— Кормят, — пожал плечами я. —
Просто еда другая.
— Другая… — повторил он с
такой тоской, будто речь шла не о каше и тушёнке, а о чём-то
большем. — Всё теперь другое…
А последующие дни потекли
привычно — вставал рано, доил коров, чинил покосившийся забор,
таскал сено на чердак. Руки отвыкли, но тело помнило каждое
движение — как будто не три года прошло, а три дня. Раньше эта
работа казалась каторгой, а теперь спасением — молчаливым и
честным.
Вечерами сидел над Достоевским
и Толстым — лампа гудела на столе, а мать все качала
головой.
— Всё книжки да книжки… Когда
жить-то начнёшь?
— А я и живу, — отвечал я, не
отрываясь от страницы.
— Это не жизнь, сынок. Это
прятки.
Может, она права. В книгах всё
ясно — страдания имеют смысл. А в жизни всё спутано, как моток
ниток. Но я не всё время сидел дома. На третий день встретился с
друзьями. Макс вынырнул из «Жигулей» — загорелый, самодовольный, с
цепочкой на шее (откуда только взял? В нашем-то колхозе). А Мишка и
Борька оба осунувшиеся — руки в мозолях, глаза усталые.
— Ну что, артиллерист! — Макс
хлопнул меня по плечу. — Скоро офицером станешь?
— Если не выгонят, —
усмехнулся я.
— За что выгонят? — удивился
Мишка. — Ты же у нас всегда башковитый был.
— Башка не всегда помогает…
Иногда мешает.
Сидели мы так потом на берегу
пруда, болтали ни о чём. Борька молчал больше обычного — видно
было, что-то его гложет. Но лезть в душу не стал, ведь у каждого
свои тараканы.
— Помнишь, как мы тут рыбу
ловили? — Мишка бросил камешек в воду.
— Помню… И как ты тогда в воду
грохнулся за карасём.
— Эх… Времена были, — Макс
хмыкнул. — Теперь всё иначе. Каждый сам за себя.
— А раньше разве иначе было? —
спросил я.
— Раньше мы хотя бы делали
вид, что друзья, — Макс усмехнулся криво.
Пахло свежей травой и солнце
клонилось к горизонту. И расставшись с парнями, я брёл домой один —
дорога знакомая до каждой кочки, но всё казалось чуть чужим. Солнце
опускалось за берёзовую рощу, заливая небо густым вишнёвым светом,
как варенье в банке. У колодца же копошилась Лерка Беляева — ведро
упрямо не поддавалось, верёвка скрипела. Она училась классом младше
нас, но всегда держалась так, будто старше нас всех. Взгляд прямой,
движения неспешные и взрослые.