— Потери? — Лейтенант вынырнул
из-за бронетранспортёра, лицо в пыли, глаза острые, как
штык-нож.
— Двое раненых, товарищ
лейтенант, — отчеканил Петренко, не моргнув. — Лёгкие.
Обойдутся.
Кирилл трясущимися пальцами
выудил из кармана мятую пачку "Примы", прикурил вслепую — табак
обжёг губы, но вернул к жизни. Рядом же Дима молча рассматривал
дырку в рукаве — кровь уже подсохла, а взгляд всё никак не
отлипал.
— Везёт же нам, — хрипло
выдавил он наконец.
— Или нас кто-то проклял, —
усмехнулся Кирилл, выпуская сизый дым. — С какой стороны
посмотреть.
— Какая разница? — Дима
фыркнул, а губы дрогнули в кривой ухмылке. — Главное, что не лежим
в чёрном пакете.
— Пока не лежим, — глухо
сказал Кирилл. — До следующей встречи.
В этот момент Рахмон наконец
завёл движок. БТР вздрогнул, закашлял и пополз вперёд по ухабам.
Кишлак Сангин остался где-то позади, растворился в мареве. А
впереди шла дорога в часть. Там ждал ужин — тушёнка вперемешку с
макаронами, чай из алюминиевых кружек и сахар на вес золота.
Простые радости, которые здесь ценились выше орденов. Дима
уставился в мутное стекло люка — за ним проплывали острые
скалы.
— Толик с Гришкой, поди, ржут
сейчас над нами на небесах, — бросил он вполголоса. — Думают —
опять влипли, дураки.
— Может, и ржут, — Кирилл
пожал плечами. — А может, завидуют. Мёртвым не курится.
Он затянулся глубже, чувствуя,
как дым разрывает грудь изнутри. Жизнь продолжалась — упрямая, злая
и настоящая. Это была маленькая победа — остаться человеком среди
песка и крови.
Солнце уже ползло к горизонту,
заливая горы густым ржавым светом — будто сама земля истекала
старой кровью. Ещё один день вычеркнут из календаря. Но сколько их
впереди? Никто не знал… Но пока пальцы держат автомат, а губы тянут
"Приму", у них есть шанс дожить до того утра, когда всё это
закончится. А пока — только дорога, пыль да надежда, чтобы завтра
не было хуже…
***
Третий курс артиллерийского
училища остался позади, как тяжёлый похмельный сон — мутный,
липкий, с горьким привкусом во рту. Помнишь, что было плохо, а
детали ускользают, будто кто-то вытер их мокрой тряпкой из памяти.
Ехал я домой, в Берёзовку, в трясущемся ПАЗике — сквозь мутные окна
мелькали поля, знакомые до боли, и в голове крутилась одна мысль —
жизнь устроена нелепо. Три года назад рвался из этой деревни,
мечтал узнать о настоящей службе и разгадать тайну судьбы, а теперь
тянет обратно — к запаху навоза, к коровнику, к материнским пирогам
с картошкой.