— Заткнись,— прерываю я девку и подношу факел поближе к лицу младенца. От треска огня младенец открывает глаза, а затем и рот, а потом щурится. Я мог бы поклясться, что глядя на меня, дитя улыбается. А в следующее мгновение начинает вытягивать крохотную ручонку, словно хочет потрогать мои волосы.
— Все дети на одно лицо, — жестко говорю я, пытаясь найти в чертах младенца хоть что-то похожее на барона Ридли.
Почему мое сердце так бьется?
— Дай нож, — говорю я распорядителю сухим голосом.
Он вынимает из ножен маленький острый клинок, больше похожий на нож для чистки овощей, чем на боевое оружие.
— Князь, — останавливает меня Даррен, — быть может лучше я?
— Твои руки дрожат, а ноги едва держат, — говорю я.
— Зачем вам нож? — спрашивает девка с ужасом прикрывая рот. — что вы будете делать?..
— Держи младенца, крепче, — говорю я и прикасаюсь кинжалом к коже ребенка.
На коже тут же выступает крохотная капля крови.
Даррен уже держит на готове маленькую колбу, в которую я осторожно собираю несколько капель рубинового цвета.
— Перевяжите рану, — бросаю я, пытаясь не обращать внимания на крик младенца, отворачиваюсь, и выхожу из комнаты.
Когда Даррен дрожащими руками задвигает засов двери, я говорю ему:
— Найди мне кровоеда как можно быстрее. И назначь встречу с Ридли на завтра.
13. 12
Холодные брызги волн, разбивающихся о прибрежные скалы, даже отсюда, из прорехи в обивке повозки, кажутся обжигающе ледяными.
— Почти приехали, — восклицает мать Плантина, — скоро вы вступите в свою новую жизнь. Море не даст вам забыть о изменчивости бытия, а мертвый лес, научит вас смирению, которое лишь одно способно даровать вам искупление, заблудшие вы души.
Она говорит распевно, словно читает молитву, я слушаю слова ее с дрожью, то ли от страха неизвестного, то ли от холода, пронизывающего всю повозку здесь, на побережье.
Когда наша телега, наконец, останавливается, тишину раздирает крик матери Плантины:
— Вытряхивайтесь, грешные души, мы приехали! Запомните этот момент — лучший момент в ваших жалких жизнях!
Я касаюсь плеча Клементины и выскакиваю наружу вместе с остальными, оставляя ее внутри.
Оглядываюсь по сторонам, впитывая унылый пейзаж, который теперь, похоже, будет моим домом и кутаюсь в свое жалкое платье, ничтожное против ледяного ветра.
Древняя крепость, служащая домом для обитателей монастыря, прорезает волнующуюся поверхность моря, словно вбитый в скалы клин. Полоска прирбрежного песка кажется свинцово твердой и ледяной, более ледяной, чем камни дороги, на которой мы стоим, со страхом глядя на это безрадостное творение природы и рук человека — северную обитель.