— Какие солдаты?
— Ну точно пришибленная. По случаю смерти своей женушки, наш князь совсем сдурел, и решил выслать всех шлюх из города. Она, говорят, умерла родами, вместе с его наследником. Кто видел его, говорят на нем лица нет. Так страдает. Уж мы бы его утешили, верно девчонки?
Снова сдавленный смех, теперь уже со всех сторон.
— Подождите, — говорю я, — но я не должна быть здесь, мне нужно домой, к моим девочкам, в замок…
— В замок? Так ты что же, не просто шлюха, а из благородных?
Сдавленный смех с другой стороны.
— Расслабься. Тут никто не осудит. Уж больно личико у тебя чистое, и зубки все на месте. Видать недавно в нашем деле. Да и скажу тебе откровенно, я тоже не считаю себя шлюхой. Мы тут все святее матери первого дракона, именно поэтому едем в монастырь.
Еще одна вспышка смеха и приглушенное шипение.
Я начинаю различать силуэты людей, сидящих напротив меня и по сторонам. Очевидно, мы едем в какой-то большой повозке, человек двенадцать, не меньше. Все обриты наголо и все девушки, одетые в пеструю рваную одежду.
Я трогаю свою голову и нащупываю вместо своих прекрасных золотых волос лишь колючий ежик бритого черепа. Мои волосы, они остригли их. Я вспоминаю грубые руки цирюльника, вспоминаю всю ту страшную ночь и меня начинает колотить сильная дрожь.
Ужасный сон, сменился не менее ужасной реальностью. Я чувствую запах немытых тел, ощущаю колючие, плохо оструганные доски сиденья, гляжу на храпящую старуху монахиню, которая спит в углу, подложив под голову подушку и только теперь начинаю осознавать, что произошло на самом деле.
Прошедшие несколько дней вспоминаются, словно все было в тумане, словно я была окутана непроглядным саваном бредовой лихорадки.
Я слышала голоса, видела каких-то людей. Меня куда-то вели, кто-то что-то мне говорил, но все это было словно не со мной.
Пытаюсь остановить рвущиеся наружу слезы, но они льются не спрашивая меня. Текут по подбородку, стекают по шее и попадают на ворот грубой серой рубахи.
— Я не должна быть здесь, — говорю я, — я нужна им, моим дочкам…
— Смотрите, сиятельство плачет, — шипит откуда-то грубый женский голос.
— Заткнись, Мати, — говорит та девушка, что разговаривала со мной, — иначе я вырву твой грязный язык и скормлю первой встречной собаке.
— Если надо поплакать, можешь плакать, говорит девушка и приобнимает меня за плечи, накрывая голову своей рукой. Я плачу на ее плече и ругаю себя за то, что не могу сдержаться.