— Именно поэтому вы его побили.
Я в смущении прикусила губу.
— Совсем немножко. Так, по-сестрински.
Гром усмехнулся.
— Стихия накладывает отпечаток на темперамент, но куда большую роль играет воспитание и самоконтроль. У вашего брата нет ни того, ни другого.
— Мне обидно слышать ваши слова.
— Я привык говорить то, что думаю, — отрезал Гром.
— Поэтому дипломат из вас плохой.
— Как и из вас.
Мы замолчали. Я не знала, о чем с ним говорить. Покоя не давали слова Искена: «За кого ты?»
Почему он так сказал?
Тем временем мы ступили на узкий арочный мостик без перил, который нависал над небольшим озерцом. В звездном свете было заметно, как блестит чешуя резвящихся у дна рыб.
— Мы идем не через главный вход?
— Зайдем с террасы. Так ближе, — коротко объяснил Гром.
И мы снова замолчали.
Внутри зудело и не давало покоя странное чувство. Темнота, ароматы цветов и трепещущие на ветру травы только усугубляли его. Это было что-то, похожее на тревогу, неловкость, но не совсем. Я не находила себе места рядом с этим человеком.
— Можно вопрос, господин Эйдан?
Было непривычно называть его по имени, но не могу же я обращаться к нему «Гром» или «Эй». За такое можно впасть в еще большую немилость.
— Слушаю.
— Мне будет позволено гулять без присмотра? Тренироваться?
— Мой брат ясно сказал, что вы здесь не пленники.
— Да, — я кивнула. — Но он не вы.
Гром бросил на меня нечитаемый взгляд.
— Вы можете тренироваться и гулять, госпожа Мирай. В пределах разумного. Вам покажут полигоны для тренировок и расскажут правила, но это будет уже не сегодня.
Наконец мы ступили на дощатый настил террасы, обошли жилой корпус и остановились у дверей моих покоев. Гром коснулся ее ладонью, под которой вспыхнул бледный голубой свет.
— Я поставил на вашу дверь защиту, пропускает она ограниченный круг лиц. Для вашей же безопасности, — он посмотрел на меня из-за плеча.
— Спасибо.
— За что? Это часть моей работы.
— Наверное, вам неприятно возиться с теми, с кем еще недавно воевали?
И снова за язык что-то дернуло! Может, меня незаметно покусал Искен, иначе откуда эта тяга испытывать на прочность чужое терпение?
— Я же говорил, — он приоткрыл для меня распашную створку. — Что у меня нет к вам ненависти.
— Только… горечь? — я нахмурилась, вспоминая. — Или досада? Так вы говорили?