— Кота, подумываю завести.
— Чего?
— У сильного независимого мужика должен быть кот, — разминаю глину.
— Ясно… Ну а кроме кота… как дела? Как там новая любовь? Лямур-тужур? — делает паузу. — Отымел ты ее нет?
— А почему тебя так волнует этот вопрос, — сминаю глину в пласт и поднимаю взгляд.
— Ну а о чем говорить мужикам еще? О бабах.
— Нет, я ее не отымел, — спокойно отвечаю я.
Юра откладывает веточки, откручивает крышечку от бутылька с клеем, подозрительно на меня поглядывая, а потом задает вопрос:
— А что так?
— Любишь ты копаться в грязном белье, Пастух, — хмыкаю я. — Своего нет?
— Мое знакомое и родное. Все пятна знаю.
— Думаешь, у меня грязные трусы повкуснее?
— Определенно, Вить, — выливает немного клея в крышечку, макает одну веточку и прикладывает ее к веточке потолще. — Ты другой. Знаешь, раньше было модно называть некоторых детей индиго, — переводит на меня взгляд. — Ты у нас мужик-индиго.
Леплю конус и приклеиваю его к картонке.
— Ты мне так и не ответишь?
— Не увидел целесообразности в соитии с лямур-тужур, — подхватываю пакет с песком. — Что тут непонятного?
— Что?
— Что слышал, — засыпаю песок в вулкан через узкое отверстие. — Лень одолела после бокала красного.
— Не понял.
— В воспоминания ушел, — откладываю остатки песка и лезу под стол за красным порошком.
Состав простой. Краситель, сода, лимонная кислота.
— В какие воспоминания?
— В такие, где жирные чебуреки из ларька, — перевожу взгляд на Юру, — были куда вкуснее сраной фуагры с черной икрой, а квас из ржавой бочки раскрывался таким букетом, который не раскроется в бутылке с Монтраше.
— С этим согласен, — Юра кивает. — Только я не чебуреки любил. А пирожки с картошкой. Так и не могу найти тех самых. И никто приготовить не может, Вить. Да я за эти пирожки бентли бы отдал. Господи… да что там! Я бы сердце свое вынул и вложил в эти руки, если бы…
Он замолкает и смотрит на меня, не моргая:
— Вить, да я после этого пирожка и компота с песочком был бы готов умереть.
— Слушай, Пастух, ты нищим никогда не был, — щурюсь я. — Я в курсе, кто и что ты.
— Да что ты будешь с тобой делать, — возмущенно хлопает по столу.
— Ты свои бабки, карьеры от отца унаследовал, — прищуриваюсь. — Ты фуагра, поди, на завтрак жрал и запивал все это кровью единорогов.
— Ну, допустим, — Юра склеивает веточки. — Но пирожки в моей жизни были. Целую неделю моего смелого побега из дома. Потом были дикие тумаки от отца, но о них не скучаю… — отвлекается от веточек и задумчиво смотрит перед собой, — хотя нет, скучаю. Я тогда был полон решимости уделать его. Никого не хочу сейчас так до кровавых соплей отмудохать. Никого. Как-то все, — смотрит на меня, — вяленько теперь. Только для порядка, только, чтобы не наглели… А того чувства порвать на части нету. Как и пирожков с компотом. Но… — он моргает, — кое-что меня сегодня удивило.