«Кажется мне, он уже о вас догадывается, — подумал я, — да
только с нами играет».
— Ну, падайте, где место найдете, — сказал Мухин, а потом пошел
к правой лавке, пихнул в плечо Умурзакова.
Тот подвинулся. Дал Мухину место сесть.
Мы с Уткиным потеснили парней. Уселись, куда пришлось. Я
принялся и дальше слушать спор.
Он, тем временем, становился все ожесточеннее, а голоса
погранцов — громче.
— Жалобы ваши ничего не дадут, Слава Генацвале, — покачал
головой Гамгадзе, — ты что, не знаешь, как это бывает?
— Ну и как же? — на выручку Нарыву пришел Костя Филимонов.
— Долго, Костя, долго! — ответил ему Гамгадзе.
— Вот, они так уже битый час, — шепнул мне Малюга, который явно
не стремился вовлекаться в весь этот спор.
— О чем спорят-то? — потянулся к нему Уткин.
— Да о чем… — Малюга вздохнул. — Одни хотят саботировать приказы
Лазарева. Другие — пойти по официальной линии, жалобы на него
писать.
— А ты что думаешь? — ухмыльнулся я Малюге.
Тот вздохнул.
— Да я не знаю… Мне что-то не то, не другое не по душе. Одно —
мутное какое-то дело. Другое — бессмысленное. Так я считаю.
— Ребята, — говорил тем временем Алим, стараясь пересилить
всеобщий рокот, — вы же понимаете, как это непорядочно будет? Это ж
вся служба, вся работа на заставе — псу под хвост.
— Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил
ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует!
Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил
по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что
интересное для себя я подметил — напор Матузного.
Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он
превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые
аргументы, которые приводили Нарыв и его группка.
— А тут таких много, — продолжал Малюга.
— Каких? — спросил я с интересом.
— Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я,
вот, тоже не знаю.
— Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал.
Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо.
Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так
увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и
рявкнул:
— Тихо, я говорю!
Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут
же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих —
заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные.