Ярослав смотрит на то, как я сижу, зажав скетчбук в руке, и не двигаюсь с места, а потом неожиданно мягко спрашивает:
— Пойти с тобой, Нюта?
— Не надо, — мотаю я головой. Но мне почему-то все равно становится легче. Я беру скетчбук, раскрытый на странице с наброском, беру сумку с кистями и красками и выхожу из машины. Очень боюсь позвонить в домофон, потому что не понимаю, что скажу учителю, но внезапно мне везет: прямо передо мной из подъезда выходит женщина с пестрой сумкой и пускает меня внутрь.
Я быстро взбегаю по ступенькам, останавливаюсь перед дверью и с безумно колотящимся сердцем стучу. Звонка у Георгия Исаевича нет.
Он открывает не сразу и смотрит на меня с холодным удивлением.
— Что-то забыла, Левинская?
— Да, — с неожиданной для себя смелостью говорю я и протягиваю ему свой набросок. — Забыла показать вам эту работу.
Георгий Исаевич хочет что-то сказать, но тут его взгляд падает на резкие черты Ярослава, нарисованные углем, и он замолкает. Смотрит на рисунок так долго, что я начинаю нервничать, а потом вдруг удовлетворенно кивает.
— Недурно, Левинская. Очень недурно. Зайди.
Я растерянно разуваюсь на тряпичном коврике, машинально вдыхаю привычный запах масла и одеколона и иду вслед за преподавателем в большую комнату.
— Ты сама видишь разницу? — спрашивает он.
— Вижу.
— А в чем она?
Я молчу.
Он вздыхает, но не раздраженно, а скорее снисходительно.
— Здесь, — Георгий Исаевич тычет пальцем в портрет Ярослава, — живой человек. Я вижу его недостатки, понимаешь? Вижу, что он жесток, вижу, что он самолюбив, но одновременно с этим обаятелен. Такой портрет хочется разгадывать, рассматривать, потому что в нем есть жизнь. А до этого ты мне писала только внешность людей, к тому же еще изрядно ее приукрашивая. Я уже решил, что ты ничего не умеешь.
— А как же автопортрет? — робко возражаю я.
Ну ладно, остальные, но себя я точно не приукрашивала.
Георгий Исаевич хмыкает.
— А твой автопортрет наоборот состоит из одних недостатков. Так тоже не бывает, Левинская. Жизнь всегда цветная, а не черно-белая. Бери уголь, покажу, что в этом наброске можно улучшить.
— То есть вы меня берете обратно? — неверяще переспрашиваю я.
— А что, разве это непонятно? — поднимает он бровь.
— Понятно, — торопливо соглашаюсь я. — Очень понятно!
А потом быстро подбегаю к окошку и нахожу взглядом Ярослава. Почему-то я так и думала, что он будет стоять на улице. Он поднимает голову, видит меня, и я показываю ему большой палец. Он кивает мне и улыбается. И только потом садится обратно в машину.