– И… что? С… э-э-э… с обеими? – выдавил элфие, гоня от себя недостойные, но такие пикантные мысли.
Томиллен кивнул с таким видом, будто это было что-то значительное, вроде подвига, воспетого в балладах, а у самого уже рот к ушам поехал.
– И как они тебя… э-э-э… тогда делили? – осмелился спросить тен’Шайти и, к своему стыду, почувствовал, как жарко становится лицу.
– Зачем делить? Они же как одно целое, – и Томаш рассмеялся беззвучно, подрагивая впалой грудью, вовлекаясь в этот смех, всем своим изможденным телом. Артефакт Владыки налился светом, накапливая выплеснувшуюся энергию, чтобы потом спокойно и равномерно вернуть ее обратно.
– А… Светоч знает?
– Светоч знает все, – Томиллен постучал по артефакту желтоватым ногтем.
– Не понимаю я этой вашей странной дружбы.
– А никто не понимает. Наверное, даже он сам. Я по-прежнему настолько вне его окружения и интересов, что этим и любопытен. А может, я вовсе ему не друг, а просто компания для игры в сферы и подопытный для экспериментальных магических штук. Он даже о моих снах никогда не спрашивает, но всегда так выворачивает разговор, что я сам, как дурак, распускаю язык помелом.
– Показал бы ему уже свою пророческую тетрадь, он бы и прекратил.
– И перестал бы звать играть в сферы, а у меня не так много развлечений. Да и нет ее у меня. Она у Алеха осталась, заходил, когда приезжал в последний раз. На церемонию прощания с Селемелном[1].*
– Со мной он вообще говорить не стал. Уход Селемелна сильно по нему ударил. Меня только из вежливости в дом пустил. Там так никто и не живет. Я прикажу, чтоб тебя отвезли, если хочешь. Можем поискать. Я бы не отказался вновь взглянуть на твою писанину.
Томиллен неопределенно плечами дернул. Ему до сих пор, хотя прошло уже много десятков лет, было неловко, когда служащие в башне люди или элфие делали что-то для него: убирали, готовили и приносили еду, чистили одежду. А теперь еще помогали держать тело в чистоте, несли на руках вниз, а потом в паланкине, если нужно было куда-то вне башни. Он почти не ходил. После того, что…
– А сестра? Ей лучше? – спросил он и тут же осекся, вспоминая, и чужая горькая скорбь пробила ледяной заслон искусственного спокойствия, как ножом вскрывая его собственную, не менее пронзительную боль утраты. Поэтому элфие встал, подошел к креслу и положил руку на сделавшееся хрупким плечо. Менталист мог бы забрать боль, но Томиллен и сам был менталистом, последним учеником ан’халте Верея. А вот у дома тен’Шайти таких талантов не водилось.