Алонсо на прощанье подарил мне
нелепый «маузер» на ремне и в большой деревянной кобуре.
- На память, камарад. Читал, что в
Мировую войну русские пилоты «маузерами» вооружались. Пятая колонна
лютует в тылу, а у вас даже ТТ нету. Фелис бьяхэ! Счастливого
пути!
- Адиос!
Где логика? Я ему самолёт разбил, а
он мне свою артиллерию отдал. Ещё придумать надо, как оружие
пристроить. Велик слишком пистоль. Пока обернул его коричневым
пиджаком и забрался в кузов. Зато Ванятке понравилось. Он разговор
сбоку завёл, издалека.
«Ты, как я понял, в Иерусалиме жил.
Ну, где сказки про Христа всякие. А умер когда?»
«В шестьдесят седьмом году. Без
тысяча девятьсот. Говорю – не люблю вспоминать».
«Наверно, странно тебе – современная
техника. Тот же «маузер». У вас не было таких».
«Это – частности. В большинстве войн
противники имели примерно равное вооружение. Важно не само оружие,
а то, что оно убивает людей и отправляет души в чистилище. И без
пушек-винтовок-танков на поле боя погибали десятки тысяч».
Грузовик тормознул на улице
Альбасеты, показав глубину моей неправоты. Техника двадцатого века
придала смертоубийству новые черты. Здесь порезвились «Юнкерсы», их
я при самом большом умении не смог бы остановить единственным
«Фиатом». Конечно, и раньше страдали нонкомбатанты, Иудейская война
– не исключение. Но авиабомбы сказали новое слово в создании
сопутствующего ущерба.
Страшное слово.
Духэтажные жилые дома, обыватели из
которых не разбежались при гуле авиационных моторов. Голые стены,
иногда две стены с пустым проёмом вместо окна, остальное – щебень,
обгоревшие доски и балки перекрытий, лохмотья кровли и обугленных
человеческих тел. Обезумевшая испанка, баюкающая чёрную головешку
словно ребёнка. Присмотрелся – это и правда ребёнок, немного от
него осталось.
Копец, чуть пьяный от молодого вина,
остолбенел. Ваня внутри – тоже. Вылез Григорьевич. Мы обменялись с
ним взглядами. «Теперь ты понимаешь, почему я здесь», - сказали его
глаза.
Большую часть тел вытащили,
разложили, прикрыли тканью. Некоторые короткие – малые дети или
обгорелые. Много таких. Квартал бедноты, здесь всегда было тесно,
поэтому единственный фугас забрал столько жизней.
За девятнадцать веков я видел
чрезвычайно много покойников. Сначала – мёртвые тела, потом грешные
души. До собственной гибели убивал без малейшего сомнения и
жалости. Почему в этот момент, когда под контролем тело Бутакова, к
горлу подступил комок? Я знаю ведь: не смогли дети много нагрешить,
срок их в чистилище будет мизерным, потом – Божья Благодать. И
ничего не могу с собой поделать. Даже столетия за чертой не
вытравили… что? На мёртвых еврейских младенцев смотрел спокойнее. И
лишь себя пытаюсь обмануть, будто забыл Иерусалим.