— Вершинин, Сомова, заткнуть брешь! —
отдал я следующий приказ.
Но я знал — даже Северных Волков
может не хватить. Нужно было что-то ещё. Кто-то ещё.
— Крестовский! — заорал я в амулет. —
Матвей!
— Да, воевода? — прозвучал хриплый,
надломленный голос.
Впервые с момента нашего знакомства в
нём мелькнула искра жизни. Не радость — нет. Скорее предвкушение.
Предвкушение битвы, которая может стать последней.
— Восточный бастион. Прорыв. Покажи
им наше гостеприимство. Порви там каждую сучью тварь!
Я
стоял у внутренних ворот восточного бастиона, мысленно воспроизводя
в памяти его очертания.
Лепесток клевера — именно такое сравнение
приходило на ум, если посмотреть на острог сверху.
Пристроенный к старой стене Угрюмихи бастион
в форме вытянутого пятиугольника, действительно напоминал один из
трех лепестков, которые дети рвут, гадая на счастье.
Только вместо удачи здесь решалась судьба
людских жизней.
За
моей спиной возвышалась еще одна линия обороны, которая могла
отсечь захваченный участок от остального острога, а впереди
раскинулось внутреннее пространство бастиона.
Слобода, занятая переселенцами из Овечкино.
Вытянувшиеся в четыре улицы новые и перевезённые дома с сараями,
амбарами, коровниками и другими надворными постройками.
Место под стройку размечали ровно, словно по
линейке, но между ними всё равно возник настоящий лабиринт из
огородов, погребов, тропинок, чтобы ходить к родственникам
«короткой дорогой» и тому подобного топографического
ада.
Улицы были пусты, все люди находились сейчас
в Цитадели и я снова порадовался этому решению. Останься тут
жители, и потерь было бы в разы больше.
Но
вся домашняя живность осталась на местах. Прятать её было негде, да
и не было никакой подобной возможности. В конюшнях испуганно ржали
лошади, тоскливо мычали коровы, словно предчувствуя опасность.
Свиньи хрюкали в загонах, не понимая, почему их не покормили
вовремя.
Совсем недалеко по улице суетливо бегали
куры, видимо кто-то эвакуируясь в спешке забыл закрыть
курятник.
Рядом со мной выстроились три десятка резерва
под командованием сержанта Панкратова, которого пришлось вызвать из
западного сектора обороны.
Кузьмич, как его называли абсолютно все,
включая его самого, стоял по стойке смирно, но без напряжения —
выправка ветерана, для которого военная дисциплина стала второй
натурой.