Бернхард Костолом объявился в её жизни на тринадцатый год. Лаббéрт признала его не сразу, оттого и не хотела покидать приёмных родителей так отчаянно. Дагор говорил, что родной отец Лаббéрт раньше был правителем целого графства. Но девочка не верила. Ведь графы не живут в лачугах по соседству. А Бернхард поселился рядом. Стал приходить часто к Дагору и подолгу о чём-то с ним беседовать. Лаббéрт даже ревновала иногда. Обижалась, что её не уговаривают, не дают вкусных угощений и не уделяют внимания.
Только сейчас Лаббéрт понимает сколь важные решения принимались тогда во время этих самых разговоров. Для всех Бернхард Костолом был мёртв, а потому он не мог занять своё прежнее место в столице графства Зоденлине. Но и с тем, что графство пришло в упадок, он смириться тоже не мог. Он предложил Дагору вместо разбоя заняться охраной крестьян из окрестных деревень в обмен на подати, что они раньше платили в графскую казну.
— Обирать крестьян вместо землевладельца? Да за такое можно и на дыбу угодить, — отвечал ему тогда Дагор.
— Граф Каспар не придёт к тебе за ответом, — возражал ему Бернхард. — А если пришлют кого-то из столицы, то отправишь их ко мне. Я разберусь.
Так и зародилось лесное братство. И пусть кто-то за пределами графства считает его сборищем бандитов, на деле же только благодаря Дагору и Берну, а также всем, кто присоединился к ним после, в этих землях, истощённых набегами хагров, держится хоть какой-то порядок.
Лаббéрт ещё мало что понимала в жизни. Но чувствовала, что к этому нелюдимому бородатому отшельнику прислушиваются. Ему доверяют. Постепенно и редкие воспоминания о нём стали возвращаться. Дочь потянулась к родному отцу. Не последнюю роль сыграло и то, что у Дагора родился родной сын. И хотя о Лаббéрт всё также заботились, всё же она стала ощущать странную тоску. Она оставалась у Берна всё чаще. В основном тот рассказывал о маме и об их старом доме. Иногда о своих походах. И совсем редко о хаграх и чернокнижниках.
И последнее было девчушке интереснее всего. Она могла часами пытать старика, пока тот не начинал сердиться. Тогда Лаббéрт затихала или притворялась спящей. Она уже знала, как схитрить и не боялась хмурого взгляда Берна. Не боялась, потому, что знала: родной отец не посмеет поднять на неё руку даже в сердцах. Дагор с Лаббéрт никогда не церемонился и мог влепить затрещину за любой, даже самый небольшой, проступок. Берн же был другим. Видимо, знатные особы не лупят своих отпрысков.