Окна того дома изнутри подсвечивал свет свечей, и если бы кто-то вдруг решился пройти мимо, то непременно бы заметил, что в комнате за столом сидят двое: молодая темноволосая девица, двадцати лет отроду, да отец её, которого все в деревне величают Всеволодом.
В комнате было настолько тихо, что они сразу услышали громкий смех девиц и молодцев, что доносился с тёмной и холодной улицы. Когда вся эта шумная толпа, гогоча и улюлюкая, подошла к очередному деревенскому дому с намерением поколядовать, раздался заливистый собачий лай, затем зазвучала коляда, а вскоре весёлые голоса и звонкий смех стали постепенно смолкать. Спустя некоторое время за окном вновь воцарилась морозная тишина, нарушаемая лишь шелестом ледяного ветра да шуршанием присыпанных снегом деревьев.
Всеволод удручённо выдохнул, откладывая ложку в сторону. К их дому не подошли. Снова. И так каждый год. Он бросил грустный взгляд на дочь, что сидела с ним рядом. Вроде всё в его Лесе было ладно: и иссиня-чёрная коса до пояса, и тёмные, широко распахнутые глаза, и носик, вздёрнутый кверху, — но как-то сторонились её деревенские парни и девицы. Да и сама Леся не больно-то уж стремилась водить с ними дружбу. Стал тревожиться за дочь Всеволод.
«Так и замуж её никто не возьмёт! — кручинился он, разглядывая исподлобья Лесю. — Будет в девках всю жизнь ходить! А мне и помирать боязно, пока дочку в надёжные руки не пристроил! Ох, беда!»
— Ты снова не пошла колядовать, — произнёс Всеволод, когда закончил вечерять.
— Не пошла, — ничуть не смутившись, отозвалась Леся своим красивым напевным голосом.
— Отчего же?
— Оттого что не хочу.
— Ты ведь молодая ещё, Лесенька! Негоже тебе со мной, стариком, сидеть в такой праздник! — напутствовал её отец, но Леся лишь усмехнулась. — Ты хоть в посиделочную избу сходила бы! Там же вся молодёжь соберется. Может, и жениха себе сыщешь!
— Отец! — Леся подняла на него взгляд тёмных, почти чёрных глаз, а Всеволоду на миг почудилось, что это на него смотрит её покойница-мать. — Не хочу я туда идти. Ты ведь знаешь, что деревенские обо мне судачат...
— Оттого они и судачат, что ты не ходишь никуда! — возразил Всеволод и закашлял.
Уже неделю эта простуда, будь она неладна, не давала ему житья, а кашель прямо-таки душил. Особенно тяжко приходилось по ночам.