Может, и значило. Но меньше, чем ежемесячная зарплата. Чем то, что держит на плаву его близких. И позволяет не скатиться в бедность.
Моя цена – высока не для всех. Для кого-то – тысчонка с хвостом баксов в месяц.
У дяди Гены тоже есть семья.
Никто же не виноват, что моя — не такая.
- Давай, шевелись! - рявкнул Мишаня. Попытался. Для такого ему не хватает силы воли. И голоса.
Тявкающей шавке волкодавом не прикинуться.
От смачного шлепка я увернулась даже в таком узком пространстве – между охраной.
И меня тут же ближайший дуболом Леха крепко придержал за локоть. За правый. По кивку бывшего дяди Гены.
Чтобы не навредила нынешнему папиному холую. Его-то не учил никакой дядя Макс.
Нет, эти ни за что запретное точно не ухватят. Просто слегка ограничили в движении. Или не слегка. Ну и чтоб пощечину, к примеру, не влепила.
Или хук слева.
И чтобы не уворачивалась лишний раз. Самим трогать нельзя, это так. Но почему бы не повеселиться, когда мажор между делом поизмывается над мажоркой?
Ничего, у меня всё еще ноги свободны. И они длинные. Быстрые. И очень, очень сильные.
Я могу вырубить одного. Но их здесь семь, не считая Мишани. Папаша подготовился хорошо. А значит, дядя Максим сдал меня даже глубже, чем я подозревала. Пробил новое дно.
Меня. Сдали. Все.
Охранник справа, трое — впереди, трое — позади, включая бывшего дядю Гену. Обложили, окружили.
Я. Знаю. Их. Всех.
И до сих пор не подозревала, насколько они меня ненавидят.
Не только меня, конечно. Но на хозяина ни один холуй наглый хвост не задерет. Кто станет кусать кормящую руку? А вот меня... со мной дозволено теперь уже больше.
Хорошо, что на жалкого Мишаню довольно и пристального взгляда. Презрительного.
- Клешни убери – оттяпают, мокрица. Товар не про тебя. Лапать не дозволяли.
Пока спускаемся, зачем-то пытаюсь вспомнить, всегда ли Мишаня был таким. Ну вот настолько мерзким и подлым?
Нет, в детстве - гораздо мягче. Точно не хулиганом и даже не озорником. Или просто трусоватым. А в последние пять лет мы не виделись. В восемнадцать одиннадцатиклассник Мишенька обрюхатил сразу двух девчонок и от такого счастья драпанул из дома. К материнской родне.
А теперь - всплыл. Сейчас ему двадцать три. Стал в меру смазливым и даже лощеным. Весь в родную мамашу, крашеную блондинку тетю Илону. Мерзость.